Лита

Минчин Александр

— А! — вжалась она в мой подъем. — Ах! — задергалась она, как в оргазме. — Я не знала, что так бывает.

Она выдохнула задерживаемое дыхание, и голова ее наклонилась к моим трусикам.

— А можно я их сниму?

Она их сняла. Через пять минут все было кончено. Штыковой оргазм, я опять почувствовал вину и себя виноватым.

Я начал одеваться, я хотел как можно скорее уйти из этой квартиры и с этой кровати. Как с места преступления. Я чувствовал себя здесь растерянно и ужасно.

— Алешенька,

ты уже уходишь?

— Я не хочу здесь оставаться.

Она взялась за голову и какое-то время сидела, держа ее в руках. Мне послышалось, что она прошептала: «Господи, что я наделала», или мне это показалось.

Она опустила платье, но долго не могла найти колготки и трусики. Мы стали искать их вместе и обыскали всю комнату, затем всю квартиру, но они загадочно исчезли.

— Я так поеду, — сказала она, надев сапоги на голые ноги. Платье не закрывало колени.

— Ты уже не хочешь меня? — сказала она грустно.

— Мне здесь очень не так…

— Поедем куда-нибудь еще, — тут же предложила она.

Мы были в тупике, куда же мы могли ехать.

— Я совершенно не в настроении сегодня. Извини.

— Что ты, что ты.

Мы вышли из старого дома каждый со своими чувствами и мыслями. Каждый в своих чувствах и мыслях… Я смотрел на ее платье, выталкиваемое яблоками колен изнутри, и думал, что между ног она голая…

Поймав такси, я повез ее домой сам, чтобы она со своей голой промежностью не нашла новых приключений. Снова. На эту самую бесценную промежность.

Зайти к ним домой я отказался. И спросил, что же будет с ее потерей? А, отмахнулась она, Марта найдет. Я не знал, что Марта выполняла роль камердинера при ней.

— По-моему, это очень неловко. Все-таки интимные принадлежности твоего туалета.

— Мне важно только то, что связано с тобой. Остальное — чепуха.

Она наклонилась задумчиво ко мне, и на своих губах я почувствовал ее замирающее дыхание.

— Поцелуй меня, Алеша, поцелуй… Хоть раз. Я предчувствую что-то плохое и очень страшное.

Наши губы коснулись, она постаралась прильнуть и втянуть их сильнее… Но моя тревога не проходила. И не исчезала. Я отстранился.

— Когда я тебя увижу, Алеша?

Та фраза ехала всю дорогу со мной. И тревожила все больше и больше. Я пытался вспомнить, что же мне говорила Вика и почему это имело отношение к ней. Но не мог вспомнить. Что-то носилось в голове, дымчато, клочками, разорвано, но никак не складывалось воедино.

Таксист подвез меня прямо к дому и по-мужски сказал, что если осенью со мной всегда ездят такие красивые девушки с голыми ногами, то я счастливчик. Я дал ему много на «чай», хотя был абсолютно несчастлив.

Я сижу на семинаре между Иркой и Светочкой. Ирка — моя боевая подруга. И чувствую Светочкино высокое бедро, как бы нечаянно

упирающееся в мое.

Литу я на лекциях не вижу. И думаю, может, она опять с Мартой, и от этого у меня становится опять тревожно внутри.

Гинекология — наука о женщине, о женском организме. Хотя при чем здесь…

Я не могу с ней жить, но и отдать ее тоже никому не могу. Я не могу забыть прошлое и не могу ничего изменить. Это трагедия… Я вспомнил, как пахло духами от ее лобка. Лита душила свой лобок. Пожав стройными плечами, обтянутыми тонкой кожей, она сказала, что этому научила ее Марта. Я чувствовал, что Марта еще научит ее многому.

Прошлое неизменяемо. Прошлое невозможно изменить. Вот в чем трагедия.

Ирка тащит меня после семинара к перилам и начинает опять говорить, какая «потрясающая у Литки фигура, шея, талия, ноги». Я не понимал, к чему она ведет эти разговоры, и в шутку отвечал, что Светочка-конфеточка лучше.

— Интересно, кто Литку так классно одевает?!

Я шел к «Фрунзенской», провожая Ирку. И думал о Лите. История женщины — это уже роман. Ее история — это больной роман. Трагедия боли. Моей, — ее, по-моему, это вообще не волнует. Как-то мы посмотрели американский фильм «Лучшие годы нашей жизни», который мне очень понравился. Я спросил Литу:

— А когда были лучшие годы нашей жизни?

И сам себе ответил. Никогда.

Да что там годы. Дни. Возможно, один день, тогда… Когда она приехала и сказала, взволнованно дыша:

— Поцелуй меня. Я хочу быть твоя.

Она была девушка. Нецелованная. Тогда — пятого мая… а потом было девятое мая. И вдруг мне пришла в голову страшная мысль: не начни она встречаться со мной, ее бы никогда не изнасиловали. Хотя кто знает, что было, если бы…

Литы нет на следующий день на занятиях тоже. Я сижу на лекции, один, достаточно высоко и вижу всю аудиторию, спускающуюся амфитеатром вниз. Когда она здесь, мне мешает ее взгляд, когда ее нет, мне не хватает его.

Способность слова к выражению чувства…

От нечего делать я попытался писать рассказ, но уже после шестой фразы зачеркнул все и бросил. Почему именно это я начал писать, не знаю.

«Житуха».

Они взяли бочонок водки, палку колбасы и пошли в райские кущи, что находились во дворе 5-го ЖЭКа.

Дальше шли остальные пять фраз.

Октябрь, дождь, грязь. Темнота на улицах. Как выглядит солнце? Светло. Или солнечно. Тянется тоскливая неделя, которую не избежать, не пережить — невозможно. Лита загадочно не звонит… Странно, но я рад, что она не надоедает. Я звоню сам — только Вике. Забыться, забыть.