Литературная Газета 6334 ( № 30 2011)
Шрифт:
Вижу я: Солнце закатное в красном тумане
Медленно, с чавканьем падает в гущу болот.
Отсюда – саркастическое наваждение вступить в самый живой из творческих союзов – «Общество мёртвых поэтов». В этом смысле уместны строки из письма нижегородской поэтессы Елены Крюковой, воспринимающей каждую публикацию дикороссов в «ЛГ» и на сайте www.dikoross.ru 6 как встречу с пассажирами, сроднившимися с потерпевшим бедствие кораблём: «Я – какой-то
6
http://www.dikoross.ru
Статья опубликована :
№32-33 (6334) (2011-08-10) 5
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
В новую воду войдём
Литература
В новую воду войдём
Андрей БАРАНОВ
ИЖЕВСК
5
/publication/217/
ПЕРЕСАДКА. 1975
На станции Яр есть железная печка,
голландская круглая печь…
На станции Яр замирает сердечко
от этих волнующих встреч.
Пермяцкие, вятские, вотские речи
и стук задубелых подошв
вокруг говорящей, бормочущей печи –
как будто бы путники в дождь
под деревом встретились или как будто
сошлись погорельцы…
В мороз
за мамою с бабушкой, в шали закутан,
иду.
И идёт – паровоз!
Он чёрен, как зверь, желтоглаз, огнедышащ,
звезда на проклёпанном лбу,
и рук его – сотни, и ног его – тыщи,
и в каждой руке – по столбу!
Мне жутко и весело в тёмной плацкарте
следить за лесами пожар,
водить по отцовой потрёпанной карте:
вот Киров, вот станция Яр,
которая дальше, всё дальше и дальше,
как речка – не может истечь,
где
и где говорящая печь.
***
Осипла бессильно кричалка,
а пытке не видно конца!..
Жестокая штука – мочалка
под жёсткой рукою отца.
«Я чистый! Не надо, я чистый!» –
от горя ослепнув, молю,
не зная, что лет через тридцать
субботы мои полюблю.
А папка то розгой стегает,
пластая над жарким полком,
то в пальцы мне кружку вдевает
с заваренным мамкой чайком.
Я – белый, скрипящий и гладкий!
Он – серый, местами рябой…
А я и не знаю, как сладко
себя очищать через боль,
считать с понедельника числа,
скупой приближая паёк…
«Я чистый, не надо!.. Я – чистый!»
«Конечно, ты чистый, сынок…»
САРАПУЛ
Коптит заводик дымом трубочным,
взатяжку день за днём сосёт.
Февраль, как бомж седой у рюмочной,
башкою с перхотью трясёт.
Здесь мало изменилось… Конницей
прошлась эпоха – в стороне.
Его не мучают бессонницы
и сны о смерти и огне,
не каплет времечко по темечку,
как воск божественной свечи.
Он лихо сплёвывает семечки
в базарный день у каланчи!
Но соль в глазах, и в горле першенье,
когда сердечку – слабинцу,
и двадцать грамм – полуумершему
бомжу,
как пьяному отцу.
***
Вот и вербы на ощупь пускают листы.
Голосами наполнился лес…
На кагора бумажный стаканчик! И ты
причащён к этой тайне небес:
из немой пустоты, из нагой нищеты
жизнь, шатаясь, встаёт на карачки тщеты.
Называется это: воскрес.
Ты не очень-то грешен, не слишком-то свят,
ты кому-то любовник, кому-то ты – сват…
Но везло тебе, брат, ой везло тебе, брат,
как же крупно везло до сих пор!..
Ты ведь знал, что придёт оно, время утрат.
И теперь вот – лишь ветры в оградах шумят,
и уж не с кем заканчивать спор,
и зелёную верба пускает соплю.
А всего-то сказать надо было: «люблю»,
слёз не прятать, как за ворот крест.
Вот и вечер… И тени ложатся на двор.
На груди расплывается кровью кагор.
И ты шепчешь, давясь, запоздалый глагол,
хоть и знаешь: никто не воскрес.
В ДОРОГЕ
1.
Чем городок задрипанней и меньше,
тем больше вдоль дорог нестарых женщин
с картонками про баню и ночлег.
Печь протопила. Чайник дам и плитку.
Удобства и машину – за калитку.
По двести с койки.
…Ветер, дождь и снег.
Да, печь бы кстати… Едемте, мамаша!
Ей сорок восемь. Варикоз и кашель.
За стенкой муж. Со службы. Не будить.
Нам – только спать, не чувствовать,
не быть…
И там, в небытии, такая темень,
что крыльев не видать – лишь тени, тени