Литературная Газета 6408 ( № 11 2013)

Литературная Газета Литературка Газета

Дребезжит наше чудо. На следующей остановке - всё новые и новые лица: озабоченные, задумчивые, серьёзные, неулыбчивые, несмотря на приветливое утро.

У меня возникает мысль подойти к водителю и попросить его включить музыку, рассказать анекдот или просто сказать пассажирам: "С добрым утром! Здоровья всем вам!"

...Но водителя нет. А трамвай движется вперёд. Что если он вдруг сойдёт с рельс?! Кричу остальным, что у нас нет водителя. Старушка крестится, мать с дочерью прижимаются друг к дружке, рабочие заходят в водительскую кабину и начинают дёргать рычаги. Ну а вдруг рельсовый

путь, построенный слишком давно, неожиданно кончится? Музыкант достаёт скрипку и начинает играть. Но это не грустная музыка... Тогда в кабине появились влюблённые. И трамвай воспарил над рельсами. Поплыл в новом, светлом, голубом небе. И у него выросли крылья, как у белого аиста. И все мы ахнули, потому что это был красивый и свободный полёт. И никто не испытывал страха. Мы парили, вольные, над жизнью...

Кажется, только утром, в первом трамвае, когда его ведут влюблённые, можно испытать счастье. Попробуйте. Я там побывал.

НИЩЕТА

Об этой жизни и о той - духа - идёт речь. Неужели эта чёрная опухоль возможна в начале ХХI века при наличествующих несметных богатствах? И неужели мечтания стольких гуманистов в истории этого странного человечества ушли на ветер, затерявшись в пустынных местностях? А она, нищета, гнетёт нас, вдавливая друг в друга, выматывает силы, нужные для сопротивления, рубит ветви, готовые мечтательно распустить листья.

Чёрно-белая. Тяжёлая. Сотканная из бесчисленных нервов. И очень, очень уродливая. Вызывающая на наших лицах зловещие гримасы.

Нищета. Нынешняя.

Бедный, неуверенный, без будущего - так выглядит болгарин. Профессора собирают металлолом, двадцатилетние девицы разменивают б[?]лую стыдливость на похотливые червонцы, поэты превращаются в сторожей, но не из того самого "ночного дозора", а мёрзнут возле тёмного склада стиральных машин на окраине города, крестьяне умирают, подобно своим запущенным нивам, и время их уносит, как сухой сорняк, в заросшие репейником овраги. А оно, время, не меняется. Молчит, насупившись. Как будто чего-то ждёт. Бросить вызов небу - ради этого стоит жить. Уж не нас ли оно ждёт? Не следует ли нам...

В нынешней Болгарии кто-нибудь любит человека? Мне кажется, что никто не задаётся этим вопросом. И другие знаки препинания висят, как крюки, над нашим мышлением. Поднимут ли они нас, стронут ли с места? Человеколюбиво ли это общество? Бедные люди - они вообще люди? Разве не бесчеловечная ложь, что лишь богатые - трудолюбивы и умны? Разве манипуляция - не самое страшное оружие этого века? "Врите, врите..." - разве этот призыв нациста Геббельса не доведён до филигранной модернизации? Разве человеческие цивилизации - каждая из которых обладает идеями и ценностями - не подавлены цивилизацией денег? Почему мы это допустили? До каких пор?..

Нищета. Тихая, как пустыня. И бесшумный ветер засыпает дороги песком. И они исчезают. Поднимаешься на бархан, с которого видишь очередной. Пытаешься по нему вскарабкаться. Песок тянет тебя вниз. Но снова... И снова... Однако знаю - и Иисус, и Магомет, и Будда, и Моисей, пробиваясь сквозь пустыню, пришли к... К чему? К... мечте. Она и только она - отрицание нищеты. Но как, как же её добиться?

Трудные, нерешённые вопросы, которые воюют между собой издавна и упорно.

Ответы очень сложные, не так-то просто к ним прийти.

Однако

я знаю один.

Не уставай, друг, прошу тебя, не уставай. Люби, когда тебя не любят, созидай, когда тебя разрушают, мечтай, когда цинизм тебя захлёстывает. Знаю, такое не проходит даром, но ты не уставай. Эта жизнь - единственная, потому и проживи её как единственную. Из малых примеров вырастает большой. И что с того, что цыплята-бройлеры с конвейера, общипанные до пёрышка, будут смотреть на тебя равнодушно или с житейским презрением, что жизнь может быть и легче, удобнее. Ты только не уставай. Прошу тебя. Люби, когда другие флиртуют, строй, когда в моде картонные домики, подними глаза и посмотри в глаза будущему - ваши взгляды встретятся. И, Боже мой, мой Человек, будет хорошо.

Знаю, что-когда-нибудь ты остановишься. Опустишься на последний камень на склоне жизни, вздохнёшь устало, и с твоих губ слетит: "Что мог - то и сделал". Но в душе твоей будут плескаться волны внутреннего счастья. И всё-таки разве этот день не очень-очень далеко, где-то за горами? Может быть, между ним и тобой - века. Но это тоже замечательно - века стремления. Если у нас нет мечты - значит, ничего нет.

Нищета.

Перевод Максима ЗАМШЕВА

«Я есть сын крестьянина»

«Я есть сын крестьянина»

АЛЕКСАНДР ЯШИН-100

– Осталось всего четыре слова. Жизнь. Смерть. Правда. Ложь.

Так сказал Александр Яковлевич Яшин за день до смерти, когда мы с Василием Беловым прощались с ним. На другой день проститься с Яшиным приехал А.И. Солженицын. Ждал несколько часов, однако Яшин был уже без сознания[?]

Удивительный писательский и общественный, просто человеческий авторитет был у этого ныне несправедливо подзабытого, как и многие другие замечательные писатели тех лет, человека. Провожать его в последний путь на Бобришный Угор в Никольском районе, самом глухом таёжном углу Вологодчины, приехали многие десятки писателей и были поражены безбрежным морем деревенских людей, которые со всех окрестностей пришли проститься с любимым и знатным земляком.

Причина подобного авторитета не только в том, что он как мало кто помогал людям и прежде всего - писателям. Яшин открыл талант В. Белова, когда, прочитав его книжку стихов, написанную в годы учения в Литинституте, сказал ему: "Тебе надо писать прозу". Он всячески помогал с первых шагов в литературе, выручая его из многих передряг, другому своему не менее талантливому земляку Н. Рубцову.

Яшин был надеждой и опорой всего талантливого литературного Русского Севера; а наш Север - природный кладезь народного русского языка - как известно, дал литературе немало имён.

Яшин и сам входил в литературу из самых что ни на есть таёжных глубин - точнее, самых глубин трудовой народной жизни.

И я ничего не хочу уступить

Из вверенного мне наследства, -

писал он.