Литературная Газета 6409 ( № 12 2013)
Шрифт:
Я опять кудрявый мальчик лет пяти
на плечах отца касаюсь облака.
Чтобы было веселей идти,
я жую ржавеющее яблоко.
Ржавчина стекает по щеке,
миска неба надо мной покачивается,
яблоко, зажатое в руке,
как планета, медленно заканчивается.
* * *
Сохрани
Я её, конечно, теперь уже не надену...
Детство моё подаёт поезд к четвёртой платформе,
проводник поправляет фуражку, как диадему,
разда[?]тся чужой голос: "Займите места в вагонах!"
О стекло сморщив нос, языком облизав окошко,
на меня смотрит мальчик. Но уже человек в погонах
отдаёт команду: "Едем!" И достаёт гармошку
крокодил в шляпе, с трубкой, сидящий на крыше вагона,
и поёт, как минуты медленно уплывают,
и в вагонном скрипе, с корнем оторванном от перрона,
звуки песни на слёзы всё-таки пробивают.
Мы стоим, разевая рты, пытаясь подпеть, и плачем.
Из окон вагона нам рожицы строят дети.
Мы в их жизни, увы, пока ещё ничего не значим.
А они в нашей... Но нельзя не дать улететь им.
Я пишу твое имя
Я пишу твое имя
Анна ГРУВЕР
16 лет, живёт в Донецке (Украина). Участник VIII-X международных совещаний юных и молодых литературных дарований в Литин[?]ституте им. Горького, победитель международного детского поэтического конкурса "Первый автограф" (С.-Петербург, 2011), победитель всеукраинского конкурса "Малахитовый носорог" (Винница, 2011), вице-королева поэтов Всеукраинского конкурса "Пушкинская осень в Одессе" (Одесса, 2011), победитель фестиваля "Сила ветра" (2011) и литературного конкурса "Творча юнь Донбасу" (2008, 2010).
Тише
Боже, выходил из этих дверей - пьяный. Вернулся - седой.
Это яд мой.
Это боль моя, моя одичавшая, пугливая боль -
на потолке,
в уголке в паутине путается, как девчонка в чужой фате,
выпавшей из ветхого шкафа, вылетевшей на свет -
выцветшей, как горе, выгоревшей, как моль.
Я
Я не знаю, как это - любить детей.
Так ребёнок заталкивает сломанный шпингалет
под кровать ногой,
так тряпичную куклу теряет в траве
(что щекочет колени, целует небо и пачкает белые шорты)
и считает одной из прочих.
И хохочет,
и хоронит загадки и сны в темнице, в тюрьме -
как афиши заклеивают друг друга на фонарном столбе,
так кружатся влюблённости в его голове -
всё быстрее, и пальцы бегут по клавишам, forte!
И она забывает меня,
пока листает книгу, мучает пианино, отбивает мяч.
Остаётся лишь на себя пенять,
как ребёнок заметит пропажу -
услышишь плач.
И прошепчешь:
ну, тише... тише...
Шалтай-Болтай
Ряды деревянных скамеек пусты и шатки -
случайный встречный концерт на летней площадке
уже догорает на солнце трубой. Ветер срывает афиши.
Мы не открываем глаза. Мы почти что не дышим.
По венам твоего города протекают (сквозь пальцы) реки,
его шейный платок - линялое небо. Тяжелеют веки.
Здесь и сейчас в раскалённом воздухе виснут
на нитках слова: навеки, ныне и присно.
Эй, соберись, вся королевская конница!
Моему Шалтаю сегодня совсем нездоровится,
где же была ты, вся королевская рать,
когда я взрослела. Болтая теперь не собрать.
Вяжут носки из клубка Ариадны Парки.
Но ты говоришь:
пока в этом парке
нота с длинным хвостом скачет по линейкам тетрадки,
детка, твой Шалтай-Болтай в полном порядке.
Далеко
Невидимые чернила делаются из лимонного сока.
Я пишу твоё имя, над ним трусливо дрожит рука.
Ветер вырывает листы бумаги, ветер с востока.