Литературная Газета 6446 ( № 3 2014)
Шрифт:
Михаил Киселёв. Голубая роза.
– М: ООО "БуксМАрт", 2013. – 95 с.: ил. – 1500 экз.
В серии «Художественные стили, направления, объединения», в ряду других замечательных тем стоит книга о небольшом по количеству членов (всего 16 человек), недолгом в своём официальном существовании (всего три года), но ярко запечатлевшемся в истории русского символизма объединении. Автор книги «Голубая роза» Михаил Фёдорович Киселёв – член-корреспондент РАХ, завкафедрой теории и истории искусств Московского художественного института им. В.И. Сурикова. Из этих стен тогдашнего Московского училища живописи, ваяния и зодчества
Есть версия, что Валерий. Брюсов на выставке 1907 г., ознаменовавшей начало поздней фазы русского символизма, предложил название «Голубая роза». Но была ещё в 1904 г. саратовская выставка этих художников «Алая роза» – по одноимённой драме Саввы Мамонтова (будущие голуборозовцы делали майолику в принадлежащей ему бутырской мастерской «Абрамцево»). При всей символичности алая роза – уже банальность, нужна была такая, какой на свете нет[?]
Не обошлось объединение без увлечения западными течениями, и действительность представлялась им скучной, и было убеждение, что красота призвана вытянуть человека из пошлости обыденного – эти идеи пришли к начинающим художникам от младших символистов – А. Блока и А. Белого, и им всецело следовали представители предыдущего поколения – Врубель, Коровин, Серов, Левитан, Борисов-Мусатов, которого голуборозовцы особенно любили и считали своим наставником. Ещё со студенческой скамьи они устремились в идеалистическую ирреальность, в пространство, «как бы выхваченное из сна с его неясностями и со щемливым желанием досмотреть, дознать видение» (Петров-Водкин).
«Голубая роза» – пожалуй, единственная в своём роде группа художников, внутри которой не было раздоров, конфликтов, профессиональных разногласий и, как у других обычно случалось, разрыва в личных отношениях. Напротив, всегда между ними существовали уважительное, трепетное всепонимание, искренняя поддержка, когда возникали какие-либо сложности во «внешнем» общении. Например, заказчик – Саратовская епархия мало того что не приняла уже сделанную в 1902 г. работу Кузнецова, Уткина и Петрова-Водкина – роспись летнего придела церкви Казанской Божией Матери, но и приказала всё уничтожить!
В станковой живописи, театральных декорациях, настенной храмовой живописи, архитектурных мозаичных панно, книжной графике, скульптуре голуборозовцы работали с формой, сохраняя «душевное, русское» содержание, «их воздействие не внешнее, физическое, а психологическое», их повышенная эмоциональность «может быть, даже интереснее с точки зрения интимной поэзии, чем со стороны чисто живописной» (С. Маковский). Духовной основой творчества Кузнецова, Судейкина, братьев Милиоти, Сапунова, Крымова, Сарьяна, Арапова, Фонвизина, Феофилактова, Дриттенпрейса, Кнабе, Н. Рябушинского, Матвеева, Бромирского стали древнерусское искусство и средневековое мироощущение, когда этика и эстетика неразрывно связаны в русской традиции. И сегодня такой подход к задачам искусства представляется наиболее верным, а потому «Голубая роза» по-прежнему источает аромат неопределённой красоты…
Теги: Михаил Киселёв. Голубая роза
Сегодня ленинградцы плачут...
Художник В. Пакулин на Невском проспекте в блокадном Ленинграде
Фото: Б. ЛОСИН
Ленинградцы. Блокадные дневники. Из фондов Мемориального музея обороны и блокады Ленинграда / Составление, послесловие, комментарии, подбор фотографий - И.А. Муравьёва. – СПб.: Лениздат, Команда А, 2014. – 640 с. – 2000 экз.
В канун 70-летия полного освобождения Ленинграда от блокады вышла замечательная книга – блокадные дневники ленинградцев. Казалось бы, за истекшие 70 лет уже всё сказано, написано, рассекречено, опубликовано, сложились мнения и оценки. Но вот листаешь страницы –
Если коротко, то блокадные дневники ленинградцы понесли в возрождённый Музей обороны Ленинграда лишь в 1989 г., когда уже трещали цензурные барьеры и буйствовала гласность. Как пишет составитель книги – старший научный сотрудник музея Ирина Муравьёва: "[?]с первых же дней в его фонды, наравне с другими экспонатами, ленинградцы начали приносить дневники и воспоминания блокадников и защитников города: рукописные и перепечатанные, фотокопии и ксерокопии… Эти дневники – бесценные документы эпохи. Они позволяют не просто полнее и подробнее узнать историю блокады, но практически стать её свидетелем в настоящем времени".
В очередной раз подтвердились истины: рукописи не горят; нет ничего тайного, что не стало бы явным.
В уникальную по составу книгу «несгоревших рукописей» включены блокадные дневники семерых ленинградцев: мальчика-пожарного; главного инженера одной из ленинградских ГЭС, отвечавших за подачу электроэнергии в город; заведующего райздравотделом Кировского района; военного цензора, записывающего в свой дневник циркулирующие по городу слухи и фразы из писем; лектора политотдела одной из армий; дознавателя Военной комендатуры Ленинградского гарнизона; преподавателя ремесленного училища при Адмиралтейском заводе, который вёл дневник вместе со своим маленьким сыном. И воспоминания женщины, которой 22 июня
1941 года исполнилось 13 лет.
Думаю, понятия «блокада» и «голод» навсегда останутся для ленинградцев-петербуржцев синонимами. После того как в сентябре 1941 г. прямой штурм Ленинграда не удался, Геббельс записал в своём дневнике: «Он должен быть уничтожен почти научно обоснованным методом». Так голод впервые стал оружием массового поражения, применённым против крупнейшего города Европы. Известно, что более 90 процентов погибших в блокаду горожан погибли от голода. Поэтому неудивительно, что в блокадных дневниках проблемы голода, питания, быта занимают едва ли не первое место. И, как записал в публикуемом дневнике Владимир Ге (правнук художника): «Ни один город за всё время войны с немцами не насчитывает столько жертв, сколько насчитывает Ленинград. Но всё же ни одна нога немца не вступила в его пределы в качестве завоевателя. Десять километров, отделявших немцев от Ленинграда, оказались длиннее сотен километров, пройденных немецкой армией за всё время войны».
«Держа в руках дневник, невольно задумываешься, хотел ли автор делать его достоянием гласности? Имеем ли мы право на публикацию? – пишет в предисловии составитель книги И. Муравьёва. – Но скоро убеждаешься: автор хотел, чтобы дневник был прочитан. Более того, некоторые фразы, порой прямые обращения к будущему читателю, указывают на то, что и писались дневники для того, чтобы передать близким, детям, потомкам – нам – исключительный, ни с чем не сравнимый блокадный опыт».
Так послушаем эти голоса из прошлого.
Из дневника Бориса Капралова , вчерашнего школьника, бойца комсомольского противопожарного полка, несостоявшегося курсанта Военно-морского политического училища; два с половиной месяца блокадной жизни, последняя запись в общежитии для эвакуированных на ул. Салтыкова-Щедрина 1 января 1942 г.
«Впервые мы так встречали Новый год – даже не было крошки чёрного хлеба, и вместо того чтобы веселиться вокруг ёлки, – мы спали, так как нечего было есть. Хлеба не добавили, продуктов в магазинах нет, сахару, конфет и жиров ёще за третью декаду не давали. Опять я едва таскаю ноги, дыхание спирает, и жизнь уже не мила. На улице всё так же падают люди от голода. В столовой ничего, кроме жидкого плохого супа из дуранды, нет. А этот суп хуже воды, но голод не тётка, и мы тратим талоны на такую бурду. В комнате только и слышно, что о еде. Что с нами будет? Выживу ли я в этом аду?»