Литературное произведение: Теория художественной целостности
Шрифт:
В последней главе стабильность преобладающего признака и в зачинах, и особенно в окончаниях охватывает все ритмические единицы: и колоны, и фразовые компоненты, и фразы, и абзацы. В этом смысле ближе всего к последней первая глава, где такое же постоянство в окончаниях, но постоянство принципиально иного ритмического признака – не женских, а мужских, ударных окончаний.
В ритмическом развертывании рассказа соединяются, таким образом, повтор и внутренний контраст и трехчастная система противопоставлений глав сочетается с развитием и совмещением противоположностей в финале.
Это совмещение еще более явственно проясняется в том, что отношения глав
Такое соединение, в свою очередь, определяет ритмическую емкость внутренних контрастов и повторов в отношениях опять-таки четырех колонов внутри этого последнего абзаца: «А ту маленькую девочку я отыскал … И пойду! И пойду!» После максимально контрастного сочетания первых двух колонов, отличных и по объему, и по характеристике зачинов и окончаний, и по направленности ритмического движения, следует двукратный повтор малого колона-фразы: «И пойду! И пойду!» Конкретная значимость и выразительность этого краткого финала могут быть поняты с учетом тех ритмических контрастов, совмещений и противоположностей, которые ему предшествуют и которые он особым образом в себя вмещает. Но для раскрытия этой конкретной значимости необходимо в дальнейшем включить в анализ взаимосвязь ритма с другими структурными слоями (сюжет, герой) в композиционном единстве целого, взаимосвязь движения рассказа с тематическим развитием «рассказываемого события».
Я только что говорил о признаках кольцевой композиции в отношениях первой и последней глав рассказа. Своеобразно проявляется этот композиционный принцип и при сравнении только что приведенного финала всего рассказа с его началом, первым абзацем: «Я смешной человек. Они меня называют теперь сумасшедшим. Это было бы повышением в чине, если бы я все еще не оставался для них таким же смешным, как и прежде. Но теперь уж я не сержусь, теперь они все мне милы, и даже когда они смеются надо мной – и тогда чем-то даже особенно милы. Я бы сам смеялся с ними, – не то что над собой, а их любя, если бы мне не было так грустно, на них глядя. Грустно потому, что они не знают истины, а я знаю истину. Ох, как тяжело одному знать истину! Но они этого не поймут. Нет, не поймут».
Перед нами ритмическое развитие от краткой фразы к развертыванию ее содержания в гораздо более объемных конструкциях, а затем к максимальному сосредоточению, свертыванию всего предшествующего движения в еще более кратком финале. Кольцо кратких начала и конца охватывает прерывистое, внутренне расчлененное ритмико-речевое движение, где уже первые две фразы выявляют контрастирующие ритмические планы, соответствующие двум смысловым центрам: «я – они»; недаром именно эти слова стоят в начале этих фраз: «Я смешной человек. Они меня называют теперь сумасшедшим».
Характерные приметы темы "я": относительная краткость колонов, фразовых компонентов и фраз, преобладание в акцентных характеристиках типа мм (ударный
Аналогичным совмещением ритмического развертывания и свертывания выделяются в следующем абзаце первой главы отмеченные не только ритмическими повторами, но и графически – курсивом – сочетания: «все равно», «ничего при мне не было»: "…Может быть, потому, что в душе моей нарастала страшная тоска по одному обстоятельству, которое было уже бесконечно выше всего меня: именно – это было постигшее меня одно убеждение в том, что на свете везде все равно… Я вдруг почувствовал, что мне все равно было бы, существовал ли бы мир, или б нигде ничего не было. Я стал слышать и чувствовать всем существом моим, что ничего при мне не было… Но мне стало все равно, и вопросы удалились". Здесь ритмическими повторами подчеркивается совмещение семантических противоположностей: все равно и все вопросы одновременно совпадают и противостоят своему антиподу – ничего, и таким образом подготавливается последующее переосмысление, о котором еще пойдет речь ниже.
Новой линией противопоставлений является в дальнейшем ритмически закрепленный контраст описания мрака (см. троекратный повтор: «мрачный, самый мрачный вечер… не может быть более мрачного времени… это был самый холодный и мрачный дождь») и выделение еще одного слова-символа, звездочку, с последующим развитием и сближением этих противоположностей – "…звездочка дала мне мысль: я положил в эту ночь убить себя" ( характерен опять-таки троекратный повтор этого сочетания: «звездочка дала мысль»).
А затем общее противопоставление «я – они» получает одно из самых острых выражений в особом ритмическом оформлении темы девочки. Характерны здесь, в частности, детские уменьшительные слова – платочек, ручки, мамочка и др. – и нарастающая интонационная напряженность. И чем острее и непосредственнее высказывается здесь детское отчаяние, тем сильнее противостоит ему реакция героя: «Я обернул было к ней лицо, но не сказал ни слова и продолжал идти, но она бежала и дергала меня, а в голосе ее прозвучал тот звук, который у очень испуганных детей означает отчаяние … Но я не пошел за ней, и, напротив, у меня явилась вдруг мысль прогнать ее».
И недаром, когда это вершинное обособление "я" будет радикально переосмыслено в столь же максимальную обращенность ко всему миру, финальным и наиболее острым его выражением будет опять-таки обращенность к девочке. И когда во второй главе проходящее через весь рассказ противопоставление «я – они» получает еще одно обобщающее выражение: "… может быть, весь этот мир и все эти люди – я-то сам один и есть", то в строении и этой вершины обособления опять-таки реализуется намек на будущую полноту включения мира в "я".