Литературное произведение: Теория художественной целостности

Гиршман Михаил

Стоит, однако, чуть пристальнее вглядеться в эту симметрию и плавность – и сразу же обнаруживается их внутренняя сложность и многосо-ставность. Единство союзных, плавно развертывающихся ритмико-синтаксических композиций совмещается с заметной противоречивостью семантико-синтаксического объединения, в котором части противопоставляются друг другу или между ними опускаются необходимые с точки зрения строгой логики промежуточные звенья. Объединяемые компоненты зачастую оказываются внутренне неоднородными и даже противоречащими друг другу ³ .

Интересно, что в суждениях одного из современников о своеобразии чеховского ритма в качестве первого наиболее характерного его признака отмечается: "Явился

чеховский ритм с нагромождением мелких предложений, связанных простым "и"" ⁴ . Связанность, как видим, мирно уживается в этом замечании с дробностью («мелкие предложения») и «нагромождением». Неоднократно о противоречиях «складности» и «нескладности», «связи» и «бессвязности» в чеховском языке говорил Толстой: «Его язык – это необычайный язык. Я помню, когда я его в первый раз начал читать, он мне показался каким-то странным, „нескладным“, но как только я вчитался, так этот язык захватил меня. Да, именно благодаря этой „нескладности“, или, не знаю, как это назвать, он захватывает необычайно. И точно без всякой воли вашей, вкладывает вам в душу прекрасные художественные образы… Его язык удивителен… Смотришь, как человек будто бы без всякого разбора мажет красками, какие попадутся ему под руку, и никакого как будто отношения эти мазки между собою не имеют. Но отходишь на некоторое расстояние, посмотришь, и в общем намечается цельное впечатление. Перед вами яркая, неотразимая картина природы… Он странный писатель: бросает слова как будто некстати, а между тем все у него живет» ⁵ .

Чтобы внимательно рассмотреть эту столь важную для нашей темы диалектику «складности» и «нескладности» в ритмико-речевом единстве целого, обращусь к очень показательному в этом отношении рассказу «Студент».

«Погода вначале была хорошая, тихая. Кричали дрозды, и по соседству в болотах что-то живое жалобно гудело, точно дуло в пустую бутылку. Протянул один вальдшнеп, и выстрел по нем прозвучал в весеннем воздухе раскатисто и весело. Но когда стемнело в лесу, некстати подул с востока холодный, пронизывающий ветер, все смолкло. По лужам протянулись ледяные иглы, и стало в лесу неуютно, глухо и нелюдимо. Запахло зимой». В строении этого начального абзаца могут быть отмечены различные формы внутренней симметрии, объединяющей колоны и фразовые компоненты в двухчленные и трехчленные конструкции.

Установку на речевую стройность и плавность задает уже первая фраза с повтором слогового объема колонов и совпадением окончаний в заключительном ритмическом двучлене: «хорошая, тихая». Такая же внутренняя симметрия ритмических окончаний присуща и другим сочетаниям однородных членов в завершениях фраз первого абзаца («раскатисто и весело»; «не уютно, глухо и нелюдимо»). Наконец, слоговая выравненность характеризует не только отношения между отдельными колонами, но и соотношение фраз в абзаце. При относительной краткости первой и особенно последней фразы четыре других очень близки по объему (34 сл. – 29 сл. – 30 сл. – 29 сл.).

И вместе с тем в соотношении этих фраз, заботливо объединенных и согласованных друг с другом, проявляется и очевидная внутренняя неоднородность, своеобразная двуплановость. Наиболее отчетливо выявляет ее ритмическое чередование противоположных по эмоционально-смысловой направленности характеристик: «хорошая – жалобно»; «весеннем, раскатисто и весело» – «холодный, пронизывающий, все смолкло» и т. д. С этой двутемностью сочетается переплетение двух различных ритмических движений в абзаце. С одной стороны, последовательное развертывание, расширение ритмической амплитуды с вершиной в наиболее «светлом» и протяженном фразовом компоненте: «… и выстрел по нем прозвучал в весеннем воздухе раскатисто и весело». С другой стороны, этому противостоит все большее уменьшение ритмических единств в развертывании трех последних фраз, нагнетающих

«ледяную» семантику, вплоть до последней фразы абзаца, самой короткой, с ударным завершением: «Запахло зимой».

Аналогичным движением охвачен и второй абзац, и здесь после семантических столкновений («…закоченели пальцы, разгорелось от ветра лицо»; «…было пустынно и как-то особенно мрачно» – «около реки светился огонь») «холод» все более набирает силу, захватывая теперь уже не только природу, но и состояние героя, проникает в сферу его размышлений: «И теперь, пожимаясь от холода, студент думал о том, что точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре и что при них была точно такая же лютая бедность, голод; такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнета – все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше. И ему не хотелось домой». Мы видим, что плавность в этом нагнетании однородных, по преимуществу трехчленных, конструкций уступает место все большей напряженности, которая ритмически фиксируется преобладающим «дроблением» в движении фраз, относительным ростом интенсивности малых колонов и ударных форм зачинов и окончаний.

Выявившееся с самого начала переплетение двух тем – холода и тепла, мрака и света и в прямом, и в обобщенно-символическом значении этих слов – проходит через весь рассказ, так что и ритмико-речевая динамика его насыщается этой двутемностью, воплощает и конкретизирует ее. Это можно обнаружить при анализе всех основных ритмических характеристик рассказа. Женские окончания, как и во многих произведениях Чехова, преобладают в большинстве абзацев: в одиннадцати из четырнадцати. Преобладание это устойчивое, но не статичное: ударные окончания нарастают от первого абзаца ко второму, и это своеобразное соревнование ударных и безударных форм проходит через рассказ и формирует своеобразную систему членений и ритмических перекличек.

Во-первых, выделяются три абзаца с наименьшим количеством мужских окончаний, резко отклоняющимся от среднего. Крайние члены этой «триады» – первый и десятый абзацы – очень близки по данному показателю и вообще по распределению зачинов и окончаний, и этим подчеркивается ритмическое сопоставление повторяющихся описаний. («И опять наступили потемки, и стали зябнуть руки». «Подул холодный, пронизывающий ветер» – «Дул жестокий ветер». «Запахло зимой» – «В самом деле возвращалась зима».) От них, в свою очередь, отличается «средний» член – пятый абзац, где мужских окончаний не просто мало, а почти нет совсем: одно на шестнадцать колонов. Зато в следующем, шестом абзаце редкий (во всем рассказе их всего два) случай не просто возрастания, а преобладания мужских окончаний над женскими.

Вот эти рядом стоящие и вместе с тем контрастирующие друг с другом абзацы:

"Поговорили. Василиса, женщина бывалая, служившая когда-то у господ в мамках, а потом няньках, выражалась деликатно, и с лица ее все время не сходила мягкая, степенная улыбка; дочь же ее Лукерья, деревенская баба, забитая мужем, только щурилась на студента и молчала, и выражение у нее было странное, как у глухонемой.

– Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр, – сказал студент, протягивая к огню руки. – Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!"

Как видим, ритмическим контрастом отмечается начало единственного события в «Студенте» – рассказа героя, и в этой ритмической границе и переход к монологу, и смена интонации и тональности, и отражение общей двутемности, которая охватывает и взаимоотношения между субъектными планами повествователя и героя. Ритмическое противоположение этих абзацев усиливается еще и тем, что при почти абсолютном преобладании женских зачинов по всему произведению в единственном исключении – шестом абзаце – ударные формы и здесь выходят на первый план.