Литературное произведение: Теория художественной целостности

Гиршман Михаил

Присущая Достоевскому диалектика объединенности и обособленности выявляется, например, в принципиальном для стиля этого писателя появлении и взаимоотношениях двойников: с одной стороны, несоединимость разных сторон во внутренне противоречивой человеческой целостности приводит не только к объективации, но даже к персонификации противоположностей, но в то же время двойник проясняется как таковой лишь в той или иной форме совмещенного сосуществования со своей первичной основой. Двойники существуют и вместе друг с другом, и одновременно друг в друге, и ни одна из этих форм бытия не может обойтись без другой.

Аналогичная глубинная структура совмещения противоположностей обнаруживается и в организации повествования многих произведений Достоевского.

Лихачев писал о том, что Достоевскому нужны рассказчики и хроникеры, «чтобы ввести самого себя в действие, максимально это действие объективировать, создать необходимое соучастие рассказчика в рассказы-ваемом» ¹⁷ . Это, конечно, верно, но еще важнее роль рассказчиков в структуре организуемого автором «большого диалога». Повествователь у Достоевского, в отличие от повествователя у Толстого, принципиально не возвышается над героями, но реализует, проясняет связи между ними и, находясь на одном уровне с героями, переводит эти связи из внешних во внутренние. И опять-таки повествователь совмещает здесь противоположности: он не может быть просто одним из героев и не может быть «всезнающим автором». И опять-таки противоположности эти, совмещаясь, ни в каком моменте не могут слиться воедино.

Таким образом, одной из важнейших форм выражения авторской позиции в произведениях Достоевского становится особая система одноуровневых отношений «повествователь – герои», при помощи которой обеспечивается переход внешних связей между ними в связи внутренние и автор, будучи носителем и выразителем связей ¹⁸ людей, голосов, миров друг с другом, оказывается одновременно и вместе с героями, и внутри каждого из них.

Если у Толстого, особенно в его позднем творчестве, «последние», по Достоевскому, противоположности «я и все» сливаются в итоговом синтезе и образ повествователя предстает как воплощение именно такого слияния, то в художественном мире Достоевского и здесь обнаруживается лишь совмещение этих последних противоположностей, опять-таки нераздельность и неслиянность «я и все». Каждое подлинное человеческое "я", по художественной логике Достоевского, не может не совмещаться с другими, не стремиться к общению и – в пределе – слиянию с ними, и вместе с тем оно не может не относиться к другому "я" именно как к другому миру, как к противостоящему ему «ты», и всеобщий диалог Достоевского, будучи непрерывным совмещением "я" и «ты», никогда, однако, не оказывается их слиянием.

У Достоевского в последней глубине отыскивается не охватывающая всех единая и единственная «правда», а общее всем живительное внутреннее противоречие и, как его выражение, «переходность», неискоренимое стремление к высшей гармонии, чреватость ею – и невозможность ее окончательного обретения, ее полного осуществления. В этой глубине открывается всеобщая трагедия человеческого бытия и человеческого сознания и коренящиеся в этой трагедии перспективы и катарсис. Именно эта объединяющая всех человеческая трагедия и является предметом эпического воссоздания в повествовательном строе прозы Достоевского, в стиле его произведений.

Примечания

1. Чичерин А. В. Ритм образа. М., 1973. С. 205.

2. См.: ЧеремисинаН. В. Строение синтагмы в русской художественной речи // Синтаксис и интонация. Учен. зап. Башкирского ун-та. Вып. 36. Уфа, 1969. № 14 (18). С. 7—8.

3. О словах-символах у Достоевского см. также: Чичерин А. В. Идеи и стиль. М., 1965. С. 165—173.

4. Литературное наследство. М., 1971. Т. 83. С. 594.

5. Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 85.

6. Литературное наследство. Т. 83. С. 173.

7. Иванчикова

Е. А. О принципах изучения синтаксической композиции художественного текста // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 33. 1974. № 1.

8. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1973. С. 39.

9. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1974. Т. II. С. 207—208.

10. Гроссман Л. П. Достоевский-художник // Творчество Достоевского. М., 1959. С. 333.

11. Пономарева Г. Б. «Житие великого грешника» Достоевского (структура и жанр) // Исследования по поэтике и стилистике. Л., 1972. С. 86.

12. Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1962. Т. 5. С. 79.

13. Чичерин А. В. Возникновение романа-эпопеи. М., 1958. С. 178.

14. Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы. 1968. № 8. С. 87.

15. Литературное наследство. М., 1965. Т. 77. С. 69.

16. Л. Н. Толстой о литературе: Статьи. Письма. Дневники. М., 1955. С. 467.

17. Лихачев Д. С. В поисках выражения реального // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1974. I. С. 6.

18. Говоря о «непримиримом споре обособленных голосов-идей между сознаниями и в пределах одного сознания в романе-метафоре всеобщего хаоса и разлада», Н. Тамарченко замечает: «В этой сфере и автор – участник спора, носитель особой идеи и оценки. Здесь, конечно, нет надголосового единства, но это лишь один момент мира и авторской позиции. В „Преступлении и наказании“ есть другая действительность, духовная „почва“, на которой сходятся внутренние миры многих героев как однородные и взаимопроникаемые… В стихийных духовных связях между людьми – пророчество идеальной гармонии полноправных личностей, о которой мечтал Достоевский» (Тамарченко Н. Д. Спор голосов и духовная «почва» в романе «Преступление и наказание» // Проблемы литературных жанров. Томск, 1972. С. 42).

Стилевой синтез – дисгармония – гармония («Студент», «Черный монах» Чехова)

В сравнении с перебойным, напряженно-изменчивым движением речи в рассмотренных произведениях Толстого и Достоевского чеховское повествование выглядит более гладким и уравновешенным. Не сложность и прерывистая расчлененность, а, напротив, цельность и плавность речевого единства выходят в нем на первый план. Одним из наиболее отчетливых и непосредственных выражений этой энергии речевого объединения являются преобладающие у Чехова сложносочиненные союзные конструкции (чаще всего с союзом "и"), отдельные единицы которых воспринимаются прежде всего как составные части цельного ритмико-синтаксического единства. «Как коромысло весов одновременно и слагает силы, приложенные по краям его, и переносит их в точку опоры, – писал А. М. Пешковский, – так и союз одновременно и объединяет два члена, и относит их к одному и тому же третьему» ¹ .

Тот же принцип союзной связи доминирует в сочетаниях колонов внутри фразы. "Гораздо чаще, чем бессоюзное, встречается у Чехова соединение двух однородных членов союзом "и"… – замечает исследователь чеховского синтаксиса. – Благодаря употреблению союза "и", однородные члены интонационно сливаются, создавая плавность, певучесть речи" ² . Во многих работах – в том числе и в только что упомянутой статье Н. П. Бадаевой – отмечалась также частая у Чехова симметричность ритмико-синтаксических построений, обилие, в частности, трехчленных конструкций, объединяющих однородные ритмико-синтаксические единицы.