Литературные воспоминания

Анненков Павел Васильевич

оговорок и в этих статьях нашлось много. Как и Киреевский, Хомяков объявлял в

первой из них просвещение не чем иным, как просветлением всего разумного

состава в человеке или народе, дополняя эту мысль еще замечанием, что такое

просветление может совпадать с наукой, а может существовать и без нее, не теряя

от того своего благотворного действия [212]. Как и Киреевский, он предпосылал

обличению друзей обличение западников и школы Белинского, которых винил

в

непростительной односторонности. В литературных суждениях своих как И. В.

Киреевский, так и А. С. Хомяков очень близко подходили к Белинскому, а часто

шли и дальше его. Вот, например, место из второй статьи Киреевского:

«Произведения нашей словесности как отражения европейских не могут иметь

интереса для других народов, кроме интереса статистического, как показания

меры наших ученических успехов в изучении их образцов» («Москвитянин», № 2, стр. 63). Сильнее этого ничего не говорил и Белинский, а сколько брани вытерпел

он за подобные, теперь уже совершенно оправданные приговоры! Правда, славянская наша партия, часто соглашаясь втайне с положениями ненавистного

ей критика, старалась всемерно держать себя в стороне от него, отыскивая подчас

довольно хитростным способом возможность, разделяя его мнение,

противоречить ему. Примеров этому много. Оградив таким образом убеждения

свои от всяких подозрений в потакательстве врагам, Хомяков тем с большей

силой обращается к староверам собственной партии, чурающимся от Запада, как

от язвы. «Не думайте,— восклицает он,— что под предлогом сохранить

целостность жизни и избежать европейского раздвоения вы имеете право

отвергать какое-либо умственное или вещественное усовершенствование

Европы». «Есть что-то смешное,— продолжает он,— и даже что-то

безнравственное в этом фанатизме неподвижности» (Ib., стр. 82—83). «Знайте,—

поясняет он далее,— что усвоение чуждых стихий производится в силу законов

нравственной природы народа и производит новые явления, обнаруживающие его

своеобычность, многосторонность и самостоятельность». Он даже обзывает

наших ультрапатриотов и гонителей Запада просто скептиками, лишенными веры

в силу истины и здоровых начал русской жизни, которую защищают и которая на

наших глазах, несмотря на характер подражательности, ей свойственной, уже

опередила своих учителей во многом: в ней, например, немыслимо такое явление, 184

как баварское искусство, занятое воспроизведением в одно время греческих, византийских и средневековых памятников.

Было довольно странно восхвалять русскую жизнь за то, чего она не

сделала, не имея еще и понятия об истории

искусства вообще, но меткость всех

других определений Хомякова была признана славянами по отношению к

западникам, а западниками по отношению к славянам.

Вторая статья Хомякова «Мнение иностранцев о России» любопытна была

тем, что освобождала иноземных авторов и их русских подсказывателей от

ответственности за нелепости, распространяемые ими о России. Что другое могли

бы они говорить?— замечает Хомяков. Основное жизненное начало народа, откуда все исходит, весьма часто не только не понимается другими народами, да

нередко и им самим. Примером тому может служить Англия, и доселе не

понимаемая, по мнению автора, ни чужеземными, ни своими писателями [213].

При одном формально-научном образовании и при одном логическом способе

добывания идей,— прибавляет он,— нет и возможности уловить душу народа, уразуметь начала, которыми он живет. Вот почему наш простой народ, не пошед

за высшими классами в логическом и формальном образовании, оказал, по

Хомякову, громадную услугу Руси. «Тут произошло,—говорит автор,—

бессознательное ясновидение человеческого разума, которое предугадывает

многое, чему еще не может дать ни имени, ни положительного очертания» (№ 4

«Москвитянина», с. 38). Сохранив свою национальную культуру, русский народ

подготовил дорогие материалы для народного самосознания, которое еще более

укрепится и сильнее выразится после усвоения элементов европейской

цивилизации, и уже сделает тогда невозможным лжетолкования русской жизни

как со стороны чужеземных, так и своих исследователей.

Даже и такой труженик, как П. В. Киреевский, весь посвятивший себя

собиранию памятников народного творчества и неохотно являвшийся на

журнальную арену, принял участие в деле созидания прочных основ для своей

партии. Он опровергал в № 3 «Москвитянина» известное положение М. П.

Погодина, по которому русский народ всегда отличался мягкостию,

податливостию, не знал сословной розни и легко покорялся всякому требованию.

П. В. Киреевский считал это положение оскорбительным для русского народа, предлагал другое пояснение его истории и вызвал жаркое возражение М. П.

Погодина, подтверждавшего свою прежнюю тему о податливости русского

народа ссылками на летописи.

Вообще можно полагать, что старый редактор журнала имел причины

раскаиваться в том, что предоставил орган свой другим рукам, несмотря на

быстрое нравственное и материальное значение, приобретенное