Литературные воспоминания
Шрифт:
«Мертвых душ» в Москве, он пишет старому своему товарищу, уже упомянутому
Н. Я. Прокоповичу, что труду его мешают, во-первых, недуги, а во-вторых, отражение на авторе всех невыгодных влияний шаткого, переходного времени, в
которое он живет. Итак, ужас и негодование, возбужденные в Гоголе одним
намеком на то, что эпоха эта может быть названа переходною, миновались
совершенно через четыре года, да и не только миновались, но сама мысль
признана еще неоспоримой истиной
замечательное место письма, с которого я тогда же снял точную копию, конечно
не объясняя никому причин, почему я считаю его особенно важным.
«Москва, 29 марта (1848).
Болезни приостановили мои занятия «Мертвыми душами», которые пошли, было, хорошо. Может быть, болезнь, а может быть, и то, что, как поглядишь, какие глупые настают читатели, какие бестолковые ценители, какое отсутствие
вкуса... просто не подымаются руки. Странное дело, хоть и знаешь, что труд твой
не для какой-нибудь переходной современной минуты, а все-таки современное
неустройство отнимает нужное для него спокойствие [207].
Как далеко стоит это признание от восклицания: «Злой дух только мог
подшепнуть вам мысль, что вы живете в каком-то переходящем веке, когда все
усилия и труды должны пропасть без отзвука в потомстве...» Увы! Как еще
положение это ни казалось опрометчиво, заносчиво и ложно, сказанное неловко и
не вовремя, сам Гоголь, страстно опровергавший его, испытал еще сомнение в
пользе своих усилий и трудов для потомства,— сомнение, результатом которого
было, как известно, сожжение 2-й части «Мертвых душ». Если бы дело состояло
тогда в его власти, то результатом этого настроения могло бы быть и нечто
большее — именно сожжение всех его трудов вообще. Правда, тут примешалась
душевная болезнь, патологическое состояние мозговых органов, но разве
переходные эпохи именно и не отличаются этими болезнями, которые сами суть
не что иное, как произведение глухой борьбы начал в глубине души и мысли
каждого развитого человека.
Со всем тем мне легко сознаться теперь и повторить, что замечание о
бесплодности трудов, предпринятых в переходное время, которым я погрешил
тогда и которое вызвало такие недоразумения, было вполне необдуманно н ложно
в основании. Ни деятельность Гоголя, ни деятельность самого Белинского, а
также и людей сороковых годов вообще из обоих лагерей наших не остались без
следа и влияния на ближайшее потомство, да найдут, по всем вероятиям, еще не
один отголосок и в более отдаленных от нас поколениях. Это убеждение только и
могло
XXIV
181
Мне приходится говорить теперь о замечательном в истории наших
литературных партий 1845 годе и приступить к краткому библиографическому
отчету о некоторых статьях журнала «Москвитянин», состоявшего слишком
малое время под непосредственной редакцией И. Киреевского [208]. Статьи были
важным событием описываемой эпохи, и без разбора их — дальнейший рассказ о
ней утерял бы свой настоящий смысл. Они именно обозначают ту минуту, с
которой распря между славянами и западниками приняла у нас новый, менее
беспощадный и слепой характер, чем прежде, хоть и долго потом еще не
нуждалась в воинственном одушевлении, но тон становился другой. Перемена
тона и самой речи, на которую решились прежде всех славяне, имела
значительные последствия по отношению к внутренним делам и положению
действующих лиц в обеих партиях.
Известно, что, кроме Белинского, вопрос об отношении народной культуры
к европейскому образованию занимал еще Грановского и Герцена с их друзьями.
По близким отношениям их к славянским деятелям вопрос этот мешал сойтись им
с людьми противного лагеря, нравственную цену которых они очень хорошо
знали, на какой-либо нейтральной почве. Действительно, пока в славянской
партии господствовало полное отрицание европеизма, невозможно было никакое
примирение и соглашение. Через это препятствие именно и перешагнули
Киреевские, Хомяков и их друзья, когда в 1845 году приняли в свои руки
редакцию журнала «Москвитянин». Они сделали первый шаг навстречу
западникам. Можно сказать, что новые редакторы «Москвитянина», овладевая
журналом, ничего другого и не имели в виду, как правильного, с их точки зрения, постановления и разрешения вопроса. Тогда и оказалось с первого же раза, что
для славянской партии тип европейской цивилизации столько же дорог, как и
любому европейцу, но дорог не как готовый образец для подражания, а как
надежный вкладчик в капитал собственных умственных сбережений русской
народной культуры, как хороший пособник при обработке ею самой своего
капитала.
Первым делом редакторов было поэтому устранение и опровержение тех
мнений своих собственных единомышленников, которые или презирали тип
европейской цивилизации, или противопоставляли его славянской культуре как
нечто враждебное последней или к ней не приложимое. Руководящая статья И. В.