Литературные воспоминания

Анненков Павел Васильевич

во мне. Со всеми замечаниями вашими я вполне согласен (тем более что и В. П.

Боткин находит их справедливыми) и с завтрашнего дня принимаюсь за

исправления и переделки, которые примут, вероятно, довольно большие размеры, о чем уже я писал к Каткову [428]. Времени у меня еще много впереди. Боткин, который, видимо, поправляется, сделал мне тоже несколько дельных замечаний и

расходится с вами только в одном: ему лицо Анны Сергеевны мало нравится. Но, мне кажется, я вижу, как и что

надо сделать, чтобы привести всю штуку в

надлежащее равновесие. По окончании работы я вам ее пришлю, а вы доставите

ее Каткову. Но довольно об этом и еще раз искреннее и горячее спасибо.

Остальные известия, сообщенные вами, невеселы. Что делать! Дай бог, чтобы хуже не было! Пожалуйста, tenez moi au courant (держите меня в курсе дела

(франц.). Это очень важно, и я опять-таки надеюсь на ваше всегдашнее и

старинное благодушие.

Здесь (то есть у меня) идет все порядочно, и здоровье мое недурно... Только

и я имею вам сообщить не совсем веселое известие: после долгой борьбы с самим

собою я послал Толстому вызов и сообщил его Кетчеру для того, чтобы он

противодействовал распущенным в Москве слухам. В этой истории, кроме

начала, в котором я виноват, я сделал все, чтобы избегнуть этой глупой развязки; но Толстому угодно было поставить меня au pled du mur (в безвыходное

положение (франц.) (Тютчевы могут вам подробно рассказать все) — и я не мог

поступить иначе. Весною в Туле мы станем друг перед другом. Впрочем, вот вам

копия моего письма к нему:

«М. г. Перед самым моим отъездом из Петербурга я узнал, что вы

распространили в Москве копию с последнего вашего письма ко мне, причем

называете меня трусом, не желавшим драться с вами, и т. д. Вернуться в

Тульскую губ. было мне невозможно, и я продолжал свое путешествие. Но так как

я считаю подобный ваш поступок, после всего того, что я сделал, чтобы загладить

сорвавшееся у меня слово,— и оскорбительным, и бесчестным, то предваряю вас, что я на этот раз не оставлю его без внимания и, возвращаясь будущей весной в

Россию, потребую от вас удовлетворения. Считаю нужным уведомить вас, что я

329

известил о моем намерении моих друзей в Москве для того, чтобы они

противодействовали распущенным вами слухам. И. Т.».

Вот и выйдет, что сам я посмеивался над дворянской замашкой драться (в

Павле Петровиче) [429], и сам же поступлю, как он... Но, видно, так уже было

написано в книге судеб.

Ну, прощайте, мой милый П. В. Поклонитесь вашей жене и всем приятелям

и примите от меня самый крепкий shakehand (рукопожатие (англ.). Ваш И. Т.

Р. S. Арапетов здесь... Как мы обедали вчера с ним и с Боткиным!»

Итак,

еще в Петербурге застало Тургенева известие о слухе, гулявшем по

Москве уже давно, но картель Толстому он послал уже из Парижа. Может быть, что усилия его примириться с оскорбленным другом и были первой причиной

зародившейся сплетни. Гораздо труднее разъяснить, что московские друзья, вероятно лучше знавшие основы происшедшего столкновения, советовали

Тургеневу раз навсегда, так или иначе, покончить с Толстым и настаивали на

принятии и ускорении дуэли. Тургенев действовал наоборот. После сцены в

Спасском Толстой тотчас же уехал, оставив там только свой вызов. На другой

день Иван Сергеевич послал доверенного человека в соседнюю деревню к

Толстому выразить ему глубочайшее сожаление о происшедшем накануне и, в

случае если он не примет извинения, условиться о месте и часе их встречи и об

условиях боя. Доверенное лицо не застало Толстого дома; он уехал в Тульскую

губернию, в другую свою деревню, чуть ли не в известную Ясную Поляну.

Доверенное лицо исполнило точно свое поручение. Толстой объявил, что драться

с Тургеневым он теперь не намерен для того, чтобы не сделать их обоих сказкой

читающей русской публики, которую он питать скандалами не имеет ни охоты, ни

повода. Извинений Тургенева он, однако же, как было слышно тогда, не принял, а

вместо того отвечал письмом, которое и дало повод Тургеневу сказать: «дело

висело на волосок от дуэли, и теперь еще волосок не порвался»; он и порвался бы

действительно, если бы не случилось совершенно неожиданного обстоятельства.

Оказалось, что вся история о письме и весь слух об изворотливости и трусости

Ивана Сергеевича суть не более, как произведения фантазии чьего-то досужего

ума. Проживая еще в деревне, я получил из Петербурга и почти вслед за

приведенным выше письмом из Парижа еще записку от Тургенева из Петербурга

такого содержания: [430]

«26 октября (7 ноября) 1861. С.-Петербург.

Любезный П. В. Я начинаю терять надежду получить от вас письмо, хотя бы

с простым извещением, что вы здоровы; и если я теперь пишу к вам, то

единственно с целью известить вас о следующем: я получил от Л. Н. Толстого

письмо, в котором он объявляет мне, что слух о распространении им копии

оскорбительного для меня письма есть чистая выдумка, вследствие чего мой

вызов становится недействительным,— и мы драться не будем, чему я, конечно, очень рад. Сообщите это Колбасину — и пусть он менее верит своим друзьям.