Ливонское зерцало
Шрифт:
«Могут оказать целительное воздействие молитвы».
Уж кто-то бросался в пылаускую церковь за тамошним священником, но его останавливал старый Аттендорн. Поближе посылали — за доблестным Юнкером, рыцарем-монахом, за человеком своим.
И приходил доблестный Юнкер, могучий и тяжёлый. Крепкие половицы прогибались под ним. Он становился перед распятием на колени и долго, очень долго молился, склонив смиренно голову и закрыв глаза. Искренне молился Юнкер, на ресницах у него даже видел кое-кто блеснувшие слёзы.
Видя, что не приносят Фелиции облегчения молитвы, качал головой Лейдеман и новое советовал:
«Попробовать
Юнкер уходил, а барон незамедлительно гнал слуг на ближайший пустырь. И те, потные от усердия, исколотые злой травой, тащили в замок охапку чертополоха, рубили его на кухне и совали в жаровни с углями.
А Лейдеман всё переворачивал страницы:
«Если не поможет чертополох, сердцем и печенью рыбы должно курить перед госпожой. Это посильнее средства. Я не исключаю надежды, что более госпожа не будет мучиться».
И бежали ретивые слуги за три мили на озеро, где, знали они, всегда водят неводы рыбаки. И тащили старательные в замок корзины свежей рыбы. Кухарки точили ножи, ловко вспарывали рыбам животы, выбирали из потрохов нужные органы.
После этих советов уважаемого лекаря Лейдемана запах по замку растекался не из самых приятных. День и ночь дымили курильницы. Даже слуги, привычные к запахам конюшни и овчарни, свинарника и птичника, слуги, иные из которых на скотном дворе были рождены и, подобно Иисусу, в яслях во младенчестве лежали, эти слуги, проходя мимо покоев баронессы Фелиции, воротили от едкого чада носы. Что же говорить о небожителях вроде Ангелики и Удо! Они страдали, они вообще обходили те покои далеко стороной. И вместе с бароном и мудрым лекарем Лейдеманом надеялись они, что точно так же обходят теперь покои баронессы стороной все привязчивые хворобы и подлые демоны...
Опять же под большим секретом Хинрик поведал доброму Николаусу об одном разговоре, что состоялся между бароном и баронессой, между братом и сестрой.
Видно, барон, не желая полагаться только на помощь Лейдемана, отчаявшись дождаться улучшения от бесконечных окуриваний, устав от смрада, денно и нощно царящего в коридорах и комнатах, сам доискивался причин недуга. Он спрашивал у Фелиции, полагая, что остался в спальне с ней наедине (не заметил, как расторопный малый Хинрик зашёл за ширму взять медный таз):
«Откуда этот ужас, милая сестра, что мучит тебя и что терзает мне сердце? Что заставляет тебя прятаться в чулан и кричать там, возвещать всякие благоглупости?»
Госпожа Фелиция между припадками бывала напугана и тиха. Именно в таком состоянии она и пребывала, когда барон Ульрих обратился к ней с этими вопросами. И она отвечала:
«Иногда я чувствую, брат, будто небо наваливается на меня, будто небо — не воздух, а камень, круглый жёрнов — такой огромный, что не имеет ни длины, ни ширины, и он уже почти подминает меня. И я ничего не могу с этим поделать. Мне тогда очень страшно, наверное, тогда я и кричу... А в другой раз чувствую, что будто с востока движется большая беда. На тяжёлых тучах, как на конях-великанах, едет ночь. А за нею словно накатывает тот самый жёрнов, бесконечно огромный. Он подминает уже не только меня одну, он раздавливает жестоко и беспощадно всех нас. И мне так страшно, что я кричу и прячусь...»
«Опять ты берёшься предсказывать будущее, сестра», —
Но Фелиция продолжала, страх опять накатывал на неё:
«Потом вижу: Отик... Отик на чёрном коне, а этот конь — сущий дьявол; лютый конь грызёт удила и вращает глазищами, налитыми кровью. А Отик почему-то на Смаллана похож».
«Пора бы уже забыть, сестра, Отика».
«И я боюсь его, оседлавшего дьявола, хотя и люблю его. Я не верю ему, прискакавшему с востока, хотя и хочу верить. Я Отика дорогого боюсь. В страхе этом себя забываю...»
Глава 46
Для счастливой любви ночи мало
Вопрос, который задала тихим голосом Ангелика, был ему не понятен:
— Ты же не бросишь меня одну?..
— Не брошу... — он знал, что должен ответить так.
Они пошли по крутой лестнице наверх. Ангелика впереди, Николаус — за ней. Бледный свет ночи проникал внутрь Медианы через бойницы и слуховые окна. В полумраке Николаус видел, что лестница выводит их к площадкам с обилием бойниц на все стороны, с пушками и горками ядер возле них или к широким галереям с запертыми железными дверьми — на вид такими тяжёлыми, что, казалось, одному человеку не сдвинуть с места такую дверь, даже если она не заперта. Пожалуй, правильнее было бы сказать, что поднимались они не по одной лестнице, а по разным. Очередная лестница заканчивалась на площадке, на которую выходили через квадратный люк. Миновав площадку, Ангелика и Николаус подходили к новой лестнице.
В иных местах им приходилось обходить какой-то мусор, переступать через брошенные балки, в других полусгнившие половицы скрипели и опасно прогибались под ними, тогда Ангелика сворачивала и вела Николауса вдоль каменной стены, где пол был покрепче.
Николаус всматривался в полутьму:
— Здесь бы всё починить...
Ангелика уверенно шла вперёд; иногда она оглядывалась на Николауса, и тогда он видел её блестящие глаза.
— У комтурии не хватает средств, чтобы восстановить здесь всё. Замок такой большой.
Прежде Николаусу не доводилось бывать в этой самой главной башне. Но как в ней всё устроено, он именно так и представлял. А Ангелика шла довольно уверенно; видно, хорошо она знала этот путь.
— Ты здесь, наверное, бывала много раз? — спросил Николаус.
— А ты не помнишь? — удивилась Ангелика. — Мы поднимались на самый верх и гоняли голубей. И делали это не однажды.
— Но ты тогда была совсем ребёнок. Как ты это помнишь? — ушёл от ответа Николаус.
— Пусть я была и мала, однако помню много больше, чем ты думаешь.