Лоцман кембрийского моря
Шрифт:
— Здесь пожар старый, — сказал Алексей Никифорович. — Еще год погорит и кончится.
— Еще год! — изумилась Лидия. — Как это так? Зимой должно погаснуть! Еще до зимы дождями зальет.
— Дошло до мерзлоты, — значит, не в год, — сказал Алексей Никифорович. — Может быть, третий год горит. Есть одно место — десятый год горит, глубокая яма выгорела. Там снег лежит.
— Где это? Я слышала про такое горящее место на Чыбыде, выше верховьев Синей. Я не могла туда пройти из-за топей. Почему вы не показали нам, если это возможно было?
— Что интересного в пожаре? Плохое дело, — сказал старик.
— Может быть, тас-хаяк, нефть горит?
— Такого запаха нет. Я думаю, мох горит, как здесь.
Женя подошел к отцу:
— Отец, Тайга спать захотела, смотри.
— Дай бог, — сказал Алексей Никифорович, с интересом взглянув на собаку.
— Собака заболела разве? — спросила Лидия, не поняв.
— Не дай бог, — сказал старик. — Когда тучи подходят, она спать хочет.
— Тучи? — воскликнула Лидия. — Я лучше не буду надеяться!
— Тайга не обманывает, — сказал Женя с гордостью.
Палатки не поставили, а расстелили на пепле. Спать было тепло. Утром первая мысль проснувшейся Лидии была о собаке.
— Алексей Никифорович, ну, что говорит Тайга?
— Говорит — дождь близко.
— А я не вижу туч, — сказала Лидия.
— Видишь, как спит?
Собака спала калачиком. Лидия вдруг рассмеялась:
— Женя, а почему мы идем по компасу, а не тропой?
— Все тропы сгорели.
Они шли прямо на юг. И заботились больше всего о воде и о корме для животных. Это можно было найти в притоках. А для отдыха годились и топи.
Мокрые после брода лошади, олени и люди ложились прямо в золу. Многослойная грязь приросла ко всем. Одежда стояла корой, на Василии и на Савве одежда совсем обветшала, до неприличия.
Пятый день был самый тяжелый. Шли по молодому пожару. Земля прожигала сапоги и копыта, но двигаться быстро никто не мог.
— Край пожара! Выходим! — закричал Савватей.
Они еще не вышли, когда заморосило.
Пепел всасывал каждую каплю и оставался сухим. Возбуждение охватило людей и животных. Лошади снова помахивали хвостами, а люди перекликались хриплыми голосами.
Скоро земля стала мокрой и даже скользкой. Ноги и копыта заскользили. Лошади падали в черную грязь, люди поднимали их и падали сами.
Под проливным упоительным дождем они вышли на Буотому, перешли ее, разложили костер и наконец не расстелили, а поставили палатки.
Лидия ушла на Буотому помыться.
Она бесцельно, обессиленно смотрела на свое чумазое отражение в воде, прикрывая воду от дождя, и вдруг заплакала. Она пошла дальше, услышав быстрые шаги Василия. Он догнал, схватил ее за плечи и повернул к себе:
— Ты плачешь?
— Это дождь, — сказала она и возмутилась, ко не успела выразить возмущение и рассмеялась в лицо ему: он
Пещерный человек еще крепче схватил ее, ликуя, что она не противится, и протестующие слова ее звучали, как призыв.
Ваня управлял костром при помощи длинной палки, высовывая ее из палатки. Женя советовался с отцом о предстоящей ему и Ване дороге на восток. Савва заметил в их разговоре слово «Индигирка». Он улавливал кое-что из якутской речи и догадался о предмете разговора, прислушался со вниманием. Это не укрылось от старого охотника. Он сказал сыну, и оба замолчали.
— Думаешь найти Русское жило? — заговорил Савва.
Женя промолчал.
— Не доверяешь? А я зла не держу против вас.
— Ты думаешь, мы хотим сварить живыми твоих родичей в тас-хаяке, — сказал Женя насмешливо.
— Это Николай думал. Теперь чего уж поминать его дурость. А я знаю. Четыре года живу на советской Руси.
— Ты против Вани зло имеешь.
— Не держу зла. Николай за Ваней охотился и на меня замахивался… Мог ночью я сам убить Николая в дыму, в тайге. Бог разберет нас, а я в Ване разобрался, хотя и молчит: золото и в земле светит.
Ваня сидел спиной к ним, как будто и не слушал. Но палка в его руках замедлила свою деятельность, выдав интерес к последним словам Саввы.
— Николай не убил же тебя насмерть.
— Замах хуже удара, — сказал Савва и, помолчав, спросил: — Кто это сказал о берестах вашему Сене?
— Николай Иванович рассказывал вашу историю… А что, так трудно уйти Сене из Русского жила? — быстро спросил Женя и затаил дыхание.
Савва помолчал — ему нелегко было разломать великую древнюю тайну, хранимую триста лет.
— Есть лаз потайной.
Савва замолчал, и Женя ждал, не нарушив его молчания. Савва долго боролся с собой.
— Так вот. Растет малец — чей ни сын, все равно, — мой отец присматривает, хорошо ли растет малец. Потому что мой отец ноне началовож — ну, как председатель. Видит, растет парень-богатырь и вырос на восемнадцать лет, женить пора. Такому отец открывает лаз да велит вылазить в русский мир, добывать невесту.
— Своих не хватает?
— Как тебе сказать… Хватило бы. Так заведено. А человеку слабому отец не говорит про лаз, велит невесту брать из русских жиличек.
— Почему же так?
— Трудный лаз. Слабому не вернуться этим лазом самому, не одолеть. А еще и бабу втащить… Он останется в Миру. А ведь он тайну вынес. Не удержит. И к нам пришли бы вороги.
Помолчали. Женя спросил:
— Теперь ты куда подашься, Савватей Иванович?
— Домой пойду.
— Где твой дом?
— Дома мой дом, — сердито сказал Савва.
— В Русском жиле?
— Стало известно.
Женя овладел собой.
— Значит, сыскал невесту, Савватей Иванович?