Лоцман кембрийского моря

Пудалов Федор Моисеевич

— Понятно, протчем, или думаю… — сказал Черемных, подумав. — Так у них: кого поминают в родительский день — те родители. И не стали звать поминальным словом живых, спаси бог… Ну, протчем, больше рыбу ловите?

— Еще птицы много. Гусей и лебедей по морю яко талый снег плавало. Бывало, волны не видно под птицей. Хорошее бывало гусевание. Море окрестили Гусиным в том месте: Гусиная губа. В невода ловим гусей.

— Это же новый барон Мюнхгаузен, — озабоченно сказал Сеня. — Такая встреча бывает раз в жизни.

— Голыми

руками берут гусей, — сказал Ваня, томясь.

— Ну, и что ты с ними будешь делать в Русском Устье? Это же мокрая тюрьма без стен.

— Не греши, Семен, там православные люди живут, — сказал Тихон Егорович. — И скажу тебе: от сумы и от тюрьмы не зарекайся.

— В Русском Устье мокро, — согласился индигирец. — От избы к избе по воде, все лето. А гусей брать как же не руками?..

Человек продолжал говорить. Он, может быть, очень долгое время не общался с людьми. Ему хотелось говорить.

— Сетей порядошно?

— Сетей двести да невода три, — сказал индигирец. — Пастей триста.

— Двести сетей?.. Триста пастей?.. — воскликнул таскальщик. — Раскулачат его обязательно!

— Невода и сети, пасти общие в Русском Устье. У нас тоже.

— Так у вас колхоз? И до вас дошло, — сказал Черемных.

— До нас не дойдут, — сказал индигирец. — Не найдут нас.

— Не надейся, протчем, — сказал Черемных.

— До нас государские новые указы ниже старые государевы не дошли. А слово то ваше понимаю, ныне слыхал.

— Государевы? — закричал и захохотал Андрей. — Государевы с того света не дойдут.

— Не дойдут до нас николи с того света, ниже с нынешнего вашего.

— А на нашем свете мы сами — государи. На нашем свете — пятилетка!

— Государи вы — самим себе. А московские государи — вам всем. Без московских государей Русь не стояла бы. В досельное время государили бояре — не дай бог: для православных еще нужнее были.

Андрей и Сергей захохотали.

— А у вас сколько дымов? — вдруг спросил Сеня.

— У нас? — переспросил индигирец тревожно.

— Ну да, у вас. Вы назвали всех проживающих в Русском Устье, в Горлышке… где еще, Ваня?

— В Старикове, Кузьмичеве, Орешине, Косухине, Ожогине, — Ваня без запинки перечислил двадцать восемь селений в том самом порядке, в каком их называл индигирец.

— Вот видите, вы не сказали, сколько дымов там, где вы сами живете.

Индигирец молчал. Сеня с гордостью взглянул на Зырянова.

— Что у вас там есть, кроме рыбы и птицы? Какая охота? — спросил Черемных.

— В Русском Устье за мышиной костью добрая охота.

— Послушаем, — сказал Сеня. — До сих пор были присказки. Вот когда начинается сказка.

— Сказку просишь? Потом скажу. Бывают рога на двенадцать пуд, когда старая мышь, большая.

— Получил, Джаз? Теперь отойди в сторону, — сказал Сеня. — Расскажите, как вы охотились за мышами. Ведь их нелегко убить…

— А

никто не убивал земляную мышь. Никто и не видел ее живую. Она — земляная, под землей живет. Скажу — как рыба в воде. Бывает, она выроется в обрыв берега, высунет морду на божий свет — и смерть принимает. Я иду под обрывом, смотрю. Рог светлый… Только земля мерзлая. Где и чистый лед. В роге сажени две.

— И два таких рога, — сказал Василий.

— Два рога. А мяса для собак — на год. Мясо хорошее.

— Слыхал я про эту мышь, — сказал Тихон Егорович. — Из ее рогов разные вещицы вырезывают. Называется — из мамонтовой кости.

— Ты говоришь — мамонт, а слово-то не русское. Тунгусы говорят — мамут: земляной по-ихнему. Земляная мышь.

— Мамут? Я знаю! Земля — мамма, — быстро сказал Женя.

— Смотри-ка, по-немецки — мамут, и по-английски — мамут, и по-французски — мамут. Все называют его по-тунгусски. Но мало кто знает, что это — земляная мышь! Сколько у вас жильцов? — спросил Зырянов, и русский жилец с сомнением стал говорить:

— Народу не так… Первый дым — отца моего, Ивана Меншика, пенеженина, прозвищем Плехан. Другой дым — Федора Мелентьева, сына Неудачи. Еще Микифора Важеника, пустозерца, да вот его прадеда Агафангела Тарутина, и брянченина Егора Григорьева, и рязченина Федора, Иова…

— Что за чудные имена! — воскликнул Женя. — Даже не разберу, где фамилии. Что такое «рязченин» да «пустозерец»?

— Так прозываются испокон веку, от прадедов. Не знаю, что такое, — сказал Меншик. — Еще тезка мой Николай Баландин величается козлитиным. А Тарутины — те москвитины. Шелоховские — астраханцы.

— Так, протчем, я скажу, — заговорил Черемных. — Кто из Астрахани родом, прадеды оттуда пришли, тот и астраханец. А кто из Москвы, скажем, тот и москвитин, а по-новому говорим «москвич». Рязченин — я пойму, рязанский, козлитин — козловский, и протчая. Имена, видно, старинные.

— Имена старинные — люди новые, — весело сказал Василий. — Издавна живете в Русском Устье?

Меншик разговаривал охотно и с достоинством. Он внушал доверие. Видно, он давно не имел собеседников и соскучился по живым людям. Тихон Егорович — «однако, на ночь глядя» — не терял настороженности. Он пытливо прислушивался к особенному говору индигирца, как будто проверял его подлинность.

Но на последний вопрос Меншик ответил сначала уклончиво:

— Сказывают, давно… Хочешь слушать, так расскажу, как деды сказывали с берёст.

— С берёст? — вскричал Сеня.

— Просить буду, Николай Иванович! — воскликнул Василий.

Сеня взглянул на начальника: «Когда он успел узнать его имя?..»

— Обед готов. После расскажешь, — скомандовал Тихон Егорович. — Откушаешь с нами, Николай Иванович.

— Обед? — смешливо-разочарованно сказал Женя. — Дядя Тихон, а ты раньше сулил паужин!