Логово горностаев. Принудительное поселение
Шрифт:
Модуньо перестал наконец стенать. Из соседней комнаты доносились громкие ребячьи голоса и дробное постукивание вилок о края тарелок.
— Я не полицейский, — счел нужным уточнить Карраско. — Все, что вы расскажете, останется между нами и моим клиентом. Ведь он имеет право знать, как, почему и кем он был оболган. Могу сказать вам, что ограбление было совершено по поручению одного господина, который постарался облегчить грабителям их задачу. Говорите откровенно, тут нас никто не слышит.
Он приоткрыл губы в улыбке, смертельно напугавшей
— Понимаете, — еле выдавил из себя Сальваторе, — клянусь, я ничего не знаю. Но Феличе Шиельцо, мой погибший коллега, мир праху его, что-то, похоже, знал. В тот вечер он под всевозможными предлогами пытался отправить меня домой еще до закрытия музея и трусил, как мышь, почуявшая кошку. Он еще за несколько дней до этого повел себя странно, но в тот вечер и вовсе был сам не свой.
— Вам он ни на что даже не намекнул?
Сторож встал и по-южному обычаю вскинул голову, что означало — нет, не намекал.
— Об этом необычном поведении вашего коллеги, о его нервозности вы рассказали полиции?
Снова Сальваторе молча вскинул голову. За этим отрицанием стояло вековое неверие и даже подспудная вражда к власти, давняя круговая порука. Они по опыту знали, что изначальная беда станет еще тяжелее, если поручить дело людям, которые забрасывают вас непонятными цитатами из каких-то там кодексов и признают тебя виновным, когда ты уверен в своей правоте, и честный человек неизменно остается в дураках. Да вдобавок, словно в насмешку, подлые людишки выигрывают дело только потому, что умеют найти уловку, по-своему перетолковав эти самые непонятные кодексы.
— Адрес этого Шиельцо можете мне дать или же предпочитаете, чтобы я узнал его в музее?
Альбанезе адрес дал, хоть и подумал, что этот тучный адвокат тянет пустышку. Феличе умер, и если он что-то знал, то не стал бы откровенничать с женщинами, даже со своей женой, верно умевшей хранить тайну.
Карраско направился к двери, и Сальваторе не смог скрыть своей радости.
— А инспектору вы ничего не рассказали? — внезапно спросил адвокат и повернулся к хозяину дома, прищурившись и буквально вцепившись в него своими покрасневшими зрачками.
— Инспектор болен и уже месяц как не выходит из дому. Я все рассказал его помощнику.
— Ну, и что он сказал?
— Что, скорее всего, мне это показалось и надо бы было дважды подумать, прежде чем очернять добрую память погибшего.
— Ах показалось! — с неожиданной и странной веселостью воскликнул Карраско. Он тут же погасил улыбку, потому что Сальваторе поглядел на него весьма мрачно и на лице его была скорбь.
Карраско стер морщинки смеха и придал своей физиономии выражение жалости и беспокойства.
— Простите, уж простите меня, синьоры, — сказал он, проходя через столовую. Жена Сальваторе сердито поглядела на гостя. Семья уже перешла к капусте, и густой запах зелени, заправленной оливковым маслом, вытеснил запах пельменей.
Помощник инспектора, которому Карраско нанес визит в
— Инвентаря! — Карраско с усмешкой повторил это слово. Инвентарный список жалких остатков, не заинтересовавших грабителей!
Настаивать он, однако, не стал. Он не ждал ничего хорошего от разговора с государственным чиновником, превосходно умеющим, как и его коллеги, всю ответственность за любую оплошность возлагать на других. Куда больше пользы он рассчитывал извлечь из разговора с родными погибшего Шиельцо.
На буфете стоял портрет Феличе Шиельцо в рамке из цветного стекла, обрамленный вазочками со свежими цветами, скорее по-весеннему яркими, чем похоронно-мрачными.
Но горе вдовы, красивой женщины лет тридцати в черном платье, было искренним и безутешным, заставляя забыть о безвкусной «веселости» алтаря. Карраско, беседуя со вдовой Шиельцо, свои когти не выпустил, наоборот, жалостливо протянул руки в «белых перчатках». Проявил глубокое сочувствие, хотя женщина была уверена, что монеты, она сказала даже «вещественные улики», найденные в магазине синьора Вичепополо, доказывали его участие в краже, а значит, и в убийстве мужа.
В этой ситуации только маска доброго, скорбящего клоуна могла расположить вдову к нему, Карраско.
— Синьора Шиельцо, бандиты, которые убили вашего мужа, хотят навлечь беду и на отца семейства. Да, мой клиент в прошлом совершил… — он поискал эвфемизм, способный обелить преступления Дядюшки Нтони, — не вполне корректные поступки, но то были ошибки молодости. Достойные, понятно, всяческого осуждения, но ведь с этим покончено раз и навсегда. Увы, с тех пор как он повел честную жизнь, ему беспрерывно грозят гнусные паразиты, которые обманом проникли к нему в дом и нанесли предательский удар. А все потому, что он ни в чем не повинен и совесть его чиста. Я как раз и пришел к вам, синьора Шиельцо, чтобы не только добиться торжества правосудия для моего клиента, но и отомстить за вашего бедного мужа.
Вдова глядела на него глазами, полными слез, машинально поглаживая курчавую голову паренька лет тринадцати, единственного сына умершего. Мальчуган сидел за столом, заваленным книгами и густо исписанными листами бумаги.
— Правосудие… правосудие… — Синьора Шиельцо покачала головой, в ее словах звучали горечь и неверие. Для нее «правосудие» было почти ничего не значащим словом, каплей обезболивающего вещества, чтобы не так ныли раны, которые каждый должен залечивать сам, как умеет.
— Видите, у меня один-единственный сын. Отец им гордился. Он уже учится в классическом лицее и хочет стать преподавателем.