Логово горностаев. Принудительное поселение

Руссо Энцо

— Это, мне кажется, когда кто-то говорит, что надо назначить подходящую… подходящую дату.

— Окончательную дату?

— Да-да, вот именно.

Пришлось запустить магнитофонную ленту сначала и послушать ее вновь почти целиком, пропуская только песенки и интермеццо, которыми дуэт Де Деннаро — Демпстер то и дело прерывал записи. Наконец голос проговорил:

«Пора назначить окончательную дату: споры ни к чему, необходимо установить сроки и выбрать для каждого…»

Вот и все. Балестрини заметил устремленный на него полный

любопытства взгляд шотландки. Он с досадой пожал плечами. Казалось, раньше он никогда не слышал этого голоса. Он и лица-то запоминал плохо, где уж ему узнать, кому принадлежит эта правильная речь, этот голос, не отличающийся особенным тембром.

Размышляя, Балестрини вытянул ноги: странно, он чувствовал себя так непринужденно в этой квартире, с этой девушкой. Он ей беспричинно улыбнулся. Еще трудно было сказать, насколько могут пригодиться эти данные. Но уже имелось имя, причем довольно редкое: попав в следственный отдел, оно в два счета обрастет всеми необходимыми точными данными. Пастрини — странная фамилия, не римская, и человека с такой фамилией будет найти нетрудно.

— Принести еще пива? — предложила девушка, убирая пустые стаканы.

— Нет, спасибо.

— Может, хотите еще чего-нибудь?

Балестрини, улыбаясь, покачал головой и вновь проводил ее взглядом, пока она не исчезла в кухне. Послышался шум сильно пущенной струи воды и стук открывшейся, а потом захлопнутой дверцы шкафа.

Почему Де Дженнаро действовал абсолютно один? То, что его шеф Винья был совершенно не в курсе дела, Андреа Балестрини вовсе не удивило, вопреки ожиданиям полковника. Де Дженнаро и Винья не слишком-то жаловали друг друга, их отношения ограничивались лишь самыми необходимыми контактами. Но почему капитан не поговорил с ним, Балестрини? Хотя бы намек, одна фамилия, какая-нибудь ниточка — и расследование убийства Де Дженнаро было бы закончено в двадцать четыре часа.

— Синьорина, — позвал Балестрини, поднимаясь с кресла и собирая пленки.

Грэйс Демпстер тотчас появилась, вытирая руки о цветастый передничек.

— Я пойду. Если разрешите, я захвачу записи и магнитофон.

— Да, пожалуйста.

— Магнитофон я беру у вас взаймы… Постараюсь его поскорее возвратить — сразу же, как только перепишем пленки.

— Да, хорошо.

— Спасибо за пиво и тосты, — сказал Балестрини, протягивая ей руку, и шотландка неловко ответила на его рукопожатие.

— Почти наверняка мне придется с вами еще разок встретиться. Куда к вам прийти — к Мартеллини или вы предпочи…

— Нет, прошу вас. Лучше сюда, ко мне.

— Договорились.

Он решил пройтись пешком. Квартирка Демпстер была на набережной Арнальдо-да-Брешия, и до прокуратуры было не более двадцати минут ходьбы. Но мимо проезжало пустое такси, и Балестрини не удержался от соблазна.

— В прокуратуру? А где это? — задал вопрос таксист не то пассажиру, не то самому себе, и Балестрини не смог сдержать улыбку — оказывается, правосудие и его органы вовсе не пользуются такой широкой известностью, как он предполагал.

— В судебный городок. Это в ту сторону.

— А, значит, площадь Клодио!

— Ну

да.

Первым делом выписать ордер на арест Алчиде Россетти, торговца колбасными изделиями и тротилом. План оставить его на свободе и установить за ним слежку в надежде что-то выяснить провалился, как это честно признал сам предложивший его Де Дженнаро. Затем немедленная очная ставка с Джакомо Баллони по прозвищу Алигьеро, который показал себя большим ловкачом на допросах. Старшина Фронтони из тюрьмы «Реджина Чёлн» докладывал Балестрини, что у Баллони вроде как бы медовый месяц — он неделю-две назад женился и ведет себя словно примерный новобрачный. Чуточку попортить этому мерзавцу нервы будет истинным удовольствием.

Старику Винье придется как следует попотеть. Благодаря Демпстер появился прекрасный след, и его надо проверить. Однако, чтобы расследование пошло другими темпами, не так, как обычно, необходимо хорошенько поднажать. Теперь уже от первого впечатления — глубокого изумления, испытанного, когда его перевели служить из Павии в Рим, у Балестрини осталось одно воспоминание, но он так и не смог до сих пор от него отделаться. В Риме затухал всякий энтузиазм, ему на смену сразу приходила тоскливая неудовлетворенность — она заставляла спешить, суетиться, проявлять рвение, но вскоре уступала место обычной административной рутине, равнодушию, апатии. А иногда вообще пропадал всякий интерес к работе.

Конечно, только не у него, он-то никогда не поддавался этой атмосфере извечной послеобеденной дремоты. Но чтобы быстро добиться каких-то результатов, собственного труда и рвения недостаточно: надо заставлять работать и других, нажимать, давить на них… вот как, например, на этого таксиста, который, несмотря на зеленый свет, еле тащится и никак не желает нажать на акселератор.

— Здесь? — наконец спросил шофер, поворачиваясь к Балестрини, и тот сделал ему знак остановиться.

— Сколько с меня?

Таксист ответил не сразу — цифру на счетчике нужно было увеличить в соответствии с повысившимся тарифом, сверяясь с затертой табличкой. Довольно скромная сумма плюс надбавка и обычные чаевые составили неприятный расход, тем более что водитель даже не подумал отсчитать сдачу. В таких случаях у Балестрини не хватало духа протестовать. Он вылез из машины не попрощавшись, но шофер не обратил на это никакого внимания.

— А ты что тут забыл? — встретил его Витторио Де Леонибус, который выходил в ту минуту из своего кабинета с грудой папок в руках; на нем был чесучовый пиджачок с деревянными пуговицами, вызвавший у Балестрини улыбку.

— Я частенько сюда возвращаюсь после обеда. Лучше скажи, что делаешь тут ты?

— Иду на доклад к высокому начальству.

— К какому же?

— К новому генеральному прокурору. Все говорят о нем, но никто еще его в глаза не видел. Сегодня мне выпала эта честь. Боже мой, я о нем уже столько наслушался с тех пор, как он сменил Мариани-Таццоли… когда это было, месяц назад?

— Да нет, меньше.

— Вот-вот. О нем ходит столько слухов, что мне в самом деле не терпится на него взглянуть.