Логово горностаев. Принудительное поселение
Шрифт:
— Я не поеду, Андреа. Нет, я так больше не могу.
— Прости, как именно?
Прежде чем ответить, Рената бросила на него быстрый взгляд.
— Ты знаешь, что Джино вернулся?
— Знаю.
— По мне заметно?
Он кивнул. Не принеси ему Де Дженнаро прямо в кабинет магнитофонную пленку, он ничего бы не заподозрил. Но сейчас он предпочел не разубеждать Ренату в своей редкой догадливости.
— Наверно, я люблю его, Андреа, — прошептала Рената, и Балестрини с болью подумал, что его личная трагедия завершится очень и очень скоро. Он криво усмехнулся, чтобы Рената не заметила, как дрожат губы.
— Вот как!
Рената выжидательно
— Ну, договаривай же! — Ее взгляд оставался спокойным — мрачным, но спокойным. И голос звучал ровно, не срывался на визгливый фальцет.
Балестрини стало не по себе: неужели она и дальше будет продолжать в том же духе?
— Я рад, что ты так невозмутима, — произнес он, отведя глаза в сторону, — хотя не знаю, отдаешь ли ты себе отчет в серьезности своих слов.
— Вечные твои фразочки — не знаю, отдаешь ли ты себе отчет, не знаю, правильно ли ты поняла, не знаю, точно ли я объяснил. Ну, конечно, ты ведь считаешь меня дурой… Может, я и в самом деле такая. Но думала я только об одном. Я уже давно ни о чем другом думать не могу, кроме как о постели. А в этом даже дура рано или поздно разберется…
— Перестань!
— Не перестану! — вдруг крикнула Рената. Балестрини мгновенно повернулся и с испугом глянул на нее. Когда супруги Конти за стенкой предавались любви, до Андреа доносились словечки мужа. Глубокой ночью, если только по улице не ехала машина, слышен был даже шелест газеты.
— Испугался? — засмеялась Рената, показав пальцем на стену. — А что? Они совокупляются, а мы всего только ссоримся. По-моему, нам стыдиться нечего.
Глядя на ее безумные глаза, на внезапно покрасневшее лицо, Балестрини понял, что она не станет грызть ногти и вообще больше не ударится в истерику. А главное, за шесть лет совместной жизни она ни разу не произнесла этого вульгарного «совокупляются». Нет, она явно вне себя от ярости.
— Ты что, снова пила?
— А что в этом странного? Знаешь ли, причин напиться у меня достаточно. Но не волнуйся, я не пьяна. Всего два бокала мартини, синьора Конти! — еще громче сказала она, вплотную прижавшись лицом к стенке.
— Рената!
— Ну, Рената, а дальше что?
— Перестань же, перестань! С чего ты разбушевалась? Я только спросил, где ты хочешь в этом году провести отпуск. Если уж на то пошло, это я должен был…
— Обидеться? Оскорбиться? Выйти из себя?
Балестрини подумал, что раньше она совсем не отличалась многословием. Прежде она никогда не сказала бы: «задетый», «рассерженный», «потрясенный». Обычно она выражалась просто и односложно. И вообще говорила мало.
— Почему тебя это вдруг задело? Такое случается, и довольно часто. Могло произойти с тобой, а произошло со мной. Видишь, я казалась мертвой, а выходит, что живая.
Может, скажешь, у меня нет на это права?
— На что?
— Знаю, о чем ты думаешь, отлично знаю! Ведь ты тысячу раз давал мне это понять. Я тебе всем обязана, правда? И должна быть женой верной, покорной, заботливой. Знаешь, почему я это поняла? Ты ни разу мне не сказал: «Спасибо тебе за твое терпение, хотя я, Андреа, и довольно занудный тип». Или же: «Спасибо тебе за твою верность, хотя мы предаемся любви, только когда этого хочу я, если я не устал или если еще не слишком поздно».
— Ты говоришь так, словно я вел себя…
— Знаю, знаю. Мне тебя не в чем упрекнуть, не в чем. Уходя из дому, ты всегда прощаешься и, приходя, здороваешься. Не бьешь меня, не плюешь на пол, не завел другой семьи… не знаю, правда, почему — то ли тебе это претит,
— Рената!
— Ну хорошо, будем считать, что ты не такой. А тебе не трудно сохранять мне верность? Ведь стоит тебе захотеть, и та же Вивиана не заставит себя долго упрашивать. И не только она. Ты об этом знаешь?
— Не говори чепухи!
— Видишь! Ты даже ничего не заметил. Приходишь со своей проклятой службы домой, ужинаешь и плюхаешься в кресло с газетой. Хорошо еще, если ты после работы соизволишь сходить со мной в «Ринашенте» или в гости к Якопетти. А вечером… да стоит ли продолжать? Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
Совершенно подавленный, Балестрини не нашел в себе сил пробормотать, что нет, он вовсе не знает и очень хотел бы это услышать, ему просто необходимо это услышать. Но Рената не унималась. Она все говорила и говорила, бессвязно и отрывисто, и перед ним постепенно возникал незнакомец, весьма смутно напоминавший его самого. Самодовольный, пресыщенный, а главное, нудный — самая настоящая инструкция к новому тостеру. Человек этот каждый божий день читал газеты, вечером смотрел по телевизору последние известия и, водрузив на полку транзисторный приемник, бесконечно долго принимал горячую ванну.
Когда Рената умолкла, он взглянул на нее, но так и не понял, отчего блестели ее глаза — от волнения или от едва сдерживаемых слез.
— …Но все шло хорошо, да, для меня — все, — продолжала она. — Понимаешь, Андреа, ты имел на это право, а я должна была молча повиноваться. И что же заявила твоя мамочка, госпожа председательша? Когда я пошла за «Коррьере», ты ей что-то сказал такое, молчи, я точно знаю. И потом она смотрела на меня с таким осуждением… впрочем, как всегда. Но тогда на вокзале она прямо так и сказала: «Как, после всего этого…» — и Балестрини на миг закрыл глаза — Рената мастерски подражала суровому голосу председательши, напоминая ему о дьявольском таланте подражания Джакомо Баллони: «Как, после всего этого она еще смеет! Да она должна тебе руки целовать, да-да, целовать». — Разве не так, Андреа?
Рената засмеялась, но без особой злости.
— Учти, я не имею привычки подслушивать. Просто твоя мать не способна говорить тихо, это не в ее стиле. Помнишь? Мы были у нее в Специи на рождество. Даже Джованнелла поняла и потом спросила: «Почему бабушка сказала, что ты должна целовать папе руки?»
— Прошу тебя, говори потише, — попросил жену Балестрини и почувствовал, как краснеет до самых корней волос. Он ничего не ответил Ренате, но хорошо помнил тот разговор. Мать выражалась резко, слишком резко, ведь его ссора с Ренатой, о которой он имел глупость рассказать, была пустяковой. Но он и не подозревал, что за дверью Рената и девочка невольно все слышали.
— Ты лучше своей матери, Андреа. Но, увы, не такой, как твой отец. Ты больше взял от той, что командовала в доме.
— Рената, хватит!
— А я вот больше взяла от той, которая вовсе не командовала в нашем доме. От моей бедной старой мамы!.. — Она зарыдала, прижав руку к груди, и откинулась на спинку кровати.
— Простите нас, господа Конти, если вы дома.
— Перестань.
— Андреа, — сказала Рената, наклонившись к нему, — не думай, что я тебя не… что я лгала все эти годы. Я по-настоящему была рада, когда мы поженились. И я сделала это не потому, что отец чуть не изувечил меня своими кулачищами. И не потому, что Джино не решился… понимаешь. Я была счастлива, радовалась, как ребенок. Вот только не понимала, почему ты пошел на это.