Ловец ласточек
Шрифт:
Птицы никогда не привлекали меня. Но, пусть я и находила это странным, они пробудили во мне угасшую тягу к рисованию. В плавных линиях их крошечных тел, в штрихах их оперения, столь поразительно простых, было нечто непередаваемо прекрасное.
В ночные часы, когда я безуспешно пыталась заснуть, голос рассказывал мне о мире, в который обещал отвести. А однажды утром на моём столе появилась книга. Потрёпанная, пахнущая старостью, однако запах этот в чём-то сильно отличался от того, что я слышала раньше. Он принадлежал другому миру. Как и сухой хруст корешка, как и шероховатость страниц.
— Магия?
«Поэтому здесь эта книга, — ответил голос. — Она поведает тебе о магии моего мира».
— Она научит меня ею пользоваться?
«Нет. Этому тебя не научит ни одна книга. Свою внутреннюю магию ты должна открыть сама».
— Внутреннюю?
«Каждый странник обладает внутренней магией. Она есть отражение ваших сокровенных желаний и стремлений, что становятся её источником. Источник формируется со временем. Уже скоро твоя магия проявит себя».
Больше голос ничего не сказал. Свыкшаяся с ожиданием, я бы легко отбросила мысли о внутренней магии до поры, если бы не одно но. Сокровенное желание. Было ли у меня такое?
Или вернее, как давно у меня не осталось никаких желаний?
Жаль, никто не мог ответить на мой вопрос. Даже Тау, который, казалось, понимал так многое и без труда угадывал моё настроение, вряд ли бы разглядел что-либо в глубине моей души. Впрочем, спросить его всё равно не было лишним.
— А! — коротко воскликнул Тау, отняв бинокль и тут же снова приставив к глазам. — Да ладно, не может быть.
Солнце светило ярко в тот день. Было приятно смотреть на чистое небо, на сочную зелень в золотых лучах и вдыхать запах ещё влажной земли, но жара толстым одеялом укутывала тело, делая его практически неподъёмно тяжёлым. Тень под крышей вышки едва ли спасала. Подтянувшись на перилах, я встала с пола и взяла бинокль.
— Что ты там увидел?
— Зарянка, — Тау неопределённо указал в сторону прибрежных кустов. — Так странно. Они никогда здесь не гнездились, да и не должны, не их это биотоп. Разве что кормиться прилетела. Но почему сейчас? Ладно бы осенью, но летом? — Нахмурившись, он постукивал пальцем себе по носу. Жест до того милый, что непременно вызывал у меня улыбку.
— У зарянки оранжевая грудка, да?
— Да-да. Видишь её?
— Не-а, — я опустила бинокль, даже толком в него не посмотрев. — Наверное, улетела уже.
— Наверное, — сказал Тау расстроенно, но проверять не стал, лишь повернул голову в сторону реки. Впервые он был передо мной таким, слегка печальным и задумчивым. Замер, точно на фотографии. И хотя черты его были как никогда отчётливыми, они всё равно ускользали от меня.
Не отрывая от Тау взгляда, я сложила руки на перилах и подпёрла подбородок ладонью. Забравшееся под крышу солнце пекло макушку. Что-то колыхнулось внутри. Что-то до боли знакомое, но сокрытое так глубоко, что не дотянешься. И хуже всего было осознавать, что я сама погребла это нечто там, на глубине.
— Зачем ты наблюдаешь за птицами? Не думаю, что ты собираешься стать орнитологом. Но и на простое хобби это не похоже.
Он шелохнулся, словно от дуновения ветра; его губы приоткрылись, но голос прозвучал сразу со всех сторон:
— Ласточки.
Громко захлопали крылья.
— Ласточки?
— Да, они часто тут бывают. Мы их видели, помнишь, небольшие стайки? Ловят мошек, купаются в речке — и всегда в полёте. Красивые птицы.
— Симпатичные. Так и что с ними?
Тау улыбнулся.
— Слышала про ласточку с золотым крылом?
Я лишь недоумённо пожала плечами.
— Очень редко можно встретить её близ воды. Она ничем не отличается от других, только нижняя сторона её крыльев блестит на солнце золотом. Говорят, если поймать такую ласточку, она исполнит любое желание.
— Так это легенда?
— Может быть, — посмеялся он. — Но я почему-то в неё верю. Вот и высматриваю тут золотую ласточку. Мечтаю встретить её однажды.
— Хочешь её поймать?
В листве зашуршал ветер. Тау молчал, смотрел куда-то вдаль — я не могла проследить, где заканчивался его взгляд. Но исходивший от него свет был таким тёплым. Меня охватил странный трепет, душевный подъём, какой я не испытывала уже очень, очень давно. Словно на короткую минуту вернулись лучшие времена моей жизни.
— Думаю, это замечательная мечта, — сказала я. — У меня вот совсем никакой нет. Ни мечты, ни желаний.
— Ещё появятся, — сказал Тау. — Можешь мне поверить.
— Поверить… — Трепет утих, и в груди осела сладковатая тоска. — Хотелось бы. Но, кажется, не осталось ничего, во что бы я могла поверить всем сердцем.
Солнце грело мои похолодевшие пальцы. Высокая трава качалась и дрожала на ветру. Было тихо.
И в небе над рекой танцевали ласточки.
Пропавшие
Общежитие стояло особняком, и хотя его стены были выкрашены в привычные для Тьярны тёплые цвета, выглядело оно неприветливо. Не то уплощенная крыша придавала ему неуютный вид, не то решётчатый забор, огораживающий территорию. Невысокое и вытянутое, с общим входом посередине, здание больше напоминало учебный корпус или филиал какого-нибудь института, чем жилой дом. Закрытые окна, пустые балконы и недвижимая тишина. Как мне и говорили, редкие странники задерживались здесь надолго.
Ворота были распахнуты, охранник, чья седая голова виднелась в окошке небольшой пристройки, похоже, клевал носом. Я стояла в шаге от тонкой линии, что отделяла территорию общежития от тротуара, и ждала, пока Юлиан достанет из багажника мои вещи. Он не спешил. Как будто надеялся, что я вдруг передумаю. Но я, пусть и не была твёрдо уверена в своём решении, точно не собиралась возвращаться в квартиру к Юлиану. И его уговоры ничуть меня не переубеждали, лишь портили настроение.
Наконец он прикатил к моим ногам чемодан и водрузил сверху увесистую сумку. Всё нажитое мной за три проведённых в Тьярне месяца. Довольно много для столь короткого срока. Но в то же время так мало, чтобы описать жизнь одного человека. Значило ли моё существование хоть что-нибудь для этого мира? Если здесь странники — люди без прошлого и будущего, задерживающиеся на этих землях лишь на какую-то пару лет, то в чём состоит их настоящая ценность?