Ловец

Мамаева Надежда Николаевна

Он все-таки произнес эту ритуальную фразу: «Принять меня и мою заботу», – так говорили те, кто сватался к девушке и в рудных кварталах, и те, кто просил руки избранницы в высшем свете. Одна фраза – и для бедняков, и для сиятельных. Я ее слышала второй раз в жизни.

Правда, в первом случае тут же последовал браслет, специально приготовленный Грегом загодя. У Зака такого не было хотя бы оттого, что он все это не планировал.

Дарить украшения на помолвку –

прерогатива богатых. Чаще всего – это браслет. Бедняки же, если девушка отвечала согласием, протягивали своей избраннице просто любую вещь, снимая ее с себя.

А отвечать надо было здесь и сейчас, не давала древняя, как сам наш мир, традиция возможности потянуть время многообещающим «я подумаю». Либо «да», либо «нет». Но сразу.

Зак стоял, внимательно глядя на меня на одном колене. Ждал. Я сглотнула. Закрыла глаза и, выдохнув, как перед прыжком в пропасть, резко открыла. Без слов сделала шаг вперед и, протянув руку к шейному платку Зака, дотронулась до черной ткани узелка, развязала его. Затем обернула лоскут вокруг своего запястья.

Отчаянное:

– Ура! Она согласилась! – прогремело из уст Клима в оглушающей тишине.

Я подумала, что идиотов в этой комнате как минимум два. И если один сейчас стоит на колене, то вторая – с перевязанным мужским платком запястьем.

Элеонора отмерла второй.

– Да, неожиданный поворот, сын мой, – она поджала губы, но потом, совершив над собой видимое усилие, продолжила: – Впрочем, в твоем решении есть один плюс: надеюсь, что больше не будет скандалов с разорванными помолвками.

Зак, начавший подниматься при ее словах с колена, лишь виновато усмехнулся. Но чего он совершенно не ожидал, так это того, что произнесет его матушка дальше.

– А то мы с отцом, грешным делом, думали, что ты равнодушен к женскому полу. Знаешь же, сейчас по столице ходит слух, что некоторые мужчины предпочитают юношей. Ты же с таким упорством находил причины, чтобы не идти под венец с красивыми девушками…

– Прости? – только и нашелся, что сказать, оторопевший Зак.

Клим, азартно вертевший головой то в сторону матери, то старшего, веселился по полной, ожидая продолжения столь интересного диалога.

Элеонора, словно не услышав вопроса сына, продолжила, всплеснув руками:

– Какое же оказалось счастье, что ты счастлив не с мужчиной,– и, обращаясь уже ко мне, добавила:– Шенни, девочка, подойди поближе. Я хочу узнать о той, которая сумела заставить моего сына добровольно просить своей руки, как можно больше.

Доброжелательный тон, располагающая улыбка – все это никак не вязалось со смыслом сказанного. Да, моя мать и Элеонора не зря были приятельницами. Они друг друга стоили. Будь я простушкой, может, и купилась бы на теплые материнские чувства, которые мне старательно демонстрировали, впрочем, как и свою болезненность: накрытые пледом ноги, безвольно свешенная с подлокотника, как у умирающего, точеная женская кисть, бледность.

Предположу, что мать Зака и вправду была пару лет назад смертельно больна, и ее недуг окончательно вогнал Дарков в долги, но сейчас, на мой взгляд, она старательно цеплялась за болезнь, как за маску.

Я разозлилась на этих двух: отец и матушка Зака старательно прятали голову в песок от обстоятельств и долгов, в то время как их старший и младший сыновья из кожи вон лезли, чтобы свести концы с концами. Такого потребительского отношения парни могли не замечать лишь по одной причине: сыновья любовь, благодарность и уважение к родителям. Других причин я не видела.

С такими невеселыми мыслями я приблизилась к Элеоноре и взглянула на нее со столь ангельской и кроткой улыбкой, которую культивируют только у истинных аристократок. Ни грамма фальши, зато тонна искренности и участия.

Мать Зака недовольно завозилась в кресле, будто почуяв: перед нею вовсе не безобидная босячка, которую легко загнать под ноготь. Ее рука, до этого пребывавшая в позе давно и прочно сдохшего лебедя, вдруг приобрела неожиданную проворность и метнулась к столику, на котором лежал лорнет.

Вооружившись окулярами, леди Элеонора уже внимательно изучила свою новую потенциальную невестку в моем лице и настороженно произнесла:

– Ваше лицо, деточка, мне определенно знакомо. Но где я могла вас видеть?

– В подворотнях рудного квартала? – я решила, что правдоподобность – лучшее оружие против гипотетического свекровища. – Я часто там бываю.

Элеонору перекосило. Решила было добить ее вторым предположением «на кладбище?» и ведь ни разу бы не соврала, я там была совсем недавно, но тут Зак, уловивший наши с его маменькой обоюдные флюиды, вмешался, протянув мне тарелочку с кексом.

–Шенни, обязательно попробуй! Это фирменный матушкин рецепт.

Я глянула на подношение. Судя по всему, этот кекс пекла Элеонора лично. Когда еще спокойно могла ходить. Причем пешком под стол. Даже на вид данное хлебобулочное напоминало капкан и грозило намертво сцепиться с моими зубами при малейшей попытке контакта. Старое, резиновое даже на вид… Да это тесто переплюнет новомодный ныне каучук по всем параметрам! Такого тонкого намека промолчать я еще не получала.