Ложная память
Шрифт:
Слушая эту напыщенную тираду, Марти исполнилась особой нежностью, которую могла вызвать одна лишь ее мать.
Сабрина любила свое единственное дитя с безумной страстью, которая к одиннадцати годам могла бы превратить Марти в безнадежную неврастеничку, если бы только девочка не обладала столь решительным стремлением к независимости. Оно начало проявляться чуть ли не с того самого дня, когда малышка впервые встала на ноги. Но в этом мире находилось место вещам, много худшим, нежели безумная любовь. Безумная ненависть. О, ее немыслимо много. И бесконечное количество простого
Улыбчивого Боба Сабрина любила ничуть не меньше, чем дочь. И после того как потеряла его — а он прожил всего-навсего пятьдесят три года, — пыталась еще сильнее, чем прежде, опекать Марти. Вероятность того, что и ее муж, и ее дочь умрут молодыми, была, пожалуй, настолько же мала, насколько и вероятность гибельного для Земли столкновения с астероидом в тот самый момент, когда она наливает себе утренний чай. Но цифры холодной статистики и доводы страховых компаний ни в коей мере не успокаивали ее израненное встревоженное сердце.
Поэтому Марти не собирался говорить матери ни слова об управлении сознанием, хокку, Человеке-из-Листьев, священнике с вбитым в лоб железнодорожным костылем, отрезанных ушах или поездке в Санта-Фе. Ошарашенная этими сверхъестественными новостями, Сабрина сорвалась бы в продолжительную истерику.
Она не собиралась говорить матери и о смерти Сьюзен Джэггер. Трудно было сказать, что ее сильнее сдерживало: то ли, что она не была уверена, что, сообщая о потере подруги, сама не сорвется в припадок, то ли то, что Сабрина любила Сьюзен, почти так же как и дочь. Эту новость следовало сообщать не по телефону, а держа мать за руку, давая ей эмоциональную поддержку и получая поддержку от нее.
Чтобы оправдаться в том, что звонки матери остались без своевременного ответа, Марти в подробностях рассказала о попытке самоубийства Скита и его добровольном отъезде в клинику «Новая жизнь». Конечно, все эти события произошли предыдущим утром, во вторник, и ни в коей мере не могли служить оправданием поведения Марти в среду. Поэтому ей пришлось несколько отклониться от истины. Из ее рассказа можно было сделать вывод, что Скит шагнул в воздух с крыши Соренсона в один день, а попал в клинику только на следующий, а это означало два дня, полных суматохи.
Реакция Сабрины лишь частично совпала с ожиданиями Марти и оказалась на удивление эмоциональной. Она не слишком хорошо знала Скита и никогда не выказывала желание познакомиться с ним поближе. С точки зрения матери Марти, несчастный Скит был опасен не менее, чем любой из вооруженных автоматами членов Медельинского картеля поставщиков наркотиков Колумбии, зловещей личностью, стремившейся хватать детей в школьных дворах и насильно вводить героин им в вены. Тем не менее, слушая рассказ, она рыдала, сморкалась, взволнованно расспрашивала о том, насколько тяжелые травмы он получил, что говорят врачи о его перспективах, и снова рыдала, и снова сморкалась.
— Именно этого я и боялась, — сказала наконец Сабрина. — Именно это меня все время грызет. Я знала, что это приближается, что это должно произойти, и теперь оно случилось, а на следующий раз все это окончится вовсе не так благополучно.
В следующий раз Дасти свалится с
— Мама…
— Всю жизнь с твоим отцом я прожила, испытывая этот страх. Твой отец и огонь… Всегда огонь, горящие здания, всякие взрывающиеся штуки, потолки, которые могут завалить его. Все время, пока я была замужем за ним, я боялась, когда он собирался на работу, впадала в панику при звуке пожарной сирены, не могла смотреть «Новости» по телевизору, потому что всякий раз, когда там показывали сенсационные кадры большого пожара, я думала, что он может оказаться там. И он снова и снова получал травмы. И наверно, его рак связан с тем, что ему приходилось так много дышать дымом на пожарах. Во время сильных пожаров воздух полон токсинов. А теперь и у тебя появился муж, который все время лазит по крышам, как мой все время лез в огонь. Крыши, лестницы, постоянные падения… И ты никогда не будешь знать покоя.
Выслушав этот взволнованный, вырвавшийся из самой глубины души монолог, Марти лишилась дара речи.
На другом конце линии Сабрина рыдала в трубку.
Очевидно, ощутив, что в отношениях дочери с матерью наступил момент необычайной важности, и предполагая, что этот момент может повлечь какие-то негативные последствия для него, Дасти оторвал взгляд от дороги и прошептал:
— Ну, что там еще?
Наконец Марти нашла в себе силы заговорить:
— Мама, ты же никогда ни слова об этом не говорила. Ты…
— Жена пожарного не говорит об этом, не ворчит на мужа из-за этого, не проявляет своего волнения вслух, — ответила Сабрина. — Никогда, никогда в жизни, помилуй бог, потому что, если заговорить об этом, то это случится. Жена пожарного должна быть сильной, должна быть уверенной во всем хорошем, должна оказывать ему поддержку, глотать свои страхи и улыбаться. Но этот страх всегда находится в ее душе, а теперь еще ты вышла замуж за человека, который все время ползает по лестницам, бегает по крышам и падает с них, когда могла найти кого-нибудь, кто работал бы за столом и не мог упасть ни с чего выше стула.
— Мама, дело в том, что я люблю его.
— Я знаю об этом, моя дорогая, — ее мать опять зарыдала. — Это просто ужасно.
— Так ты поэтому все время лезла в мои отношения с Дасти?
— Я не лезла в твои отношения, дорогая. Я была в твоей шкуре.
— А мне казалось, что это мои… Мама, послушай, нельзя ли из всего этого сделать вывод, что ты можешь относиться к Дасти немного получше?
Дасти был так поражен, услышав этот вопрос, что его руки, державшие баранку, непроизвольно дернулись, и «Сатурн» чуть не вывалился из своего ряда.