Лукреция с Воробьевых гор
Шрифт:
Я протянула ему деньги, но мой зять сурово сжал губы и покачал головой — нет! Я разозлилась, а потом мне стало обидно. Они с Люськой считают меня алкоголичкой. А мне всего-то достаточно стакана вина, чтобы заснуть, забыться на много часов. Им не понять, как много для меня значит это забвение.
— Завтра мы с Люсей приедем и привезем вина. — Он говорил со мной как с ребенком, которого нужно утешить, но все же нельзя перекармливать сладостями.
А когда он добавил, что и мама хочет приехать, я закрыла глаза и застонала. Где мне взять силы, чтобы пережить этот
— Если тебе тяжело такое многолюдье, мы не приедем. — Володя испуганно посмотрел на меня.
Я кивнула. Тяжело.
— Через месяц, когда исполнится полгода, я сама приеду, схожу на кладбище. Через месяц буду в порядке, вот увидишь, — пообещала я.
— Обязательно! — подтвердил Володька. — Но с сегодняшнего дня попробуй выходить, хотя бы на получасовую прогулку.
В ответ я только вздохнула. Я боялась улицы, боялась толпы, громких голосов, чужих взглядов. Мне хотелось немедленно убежать, спрятаться, забиться в свою тихую норку. Вовка считал, что это невроз, его нужно побеждать усилием воли, терпением, постепенным привыканием. Пока же, сколько я себя ни заставляла, ничего не получалось.
Только ночами, когда воцарялась полная тишина и безлюдье, я выходила на балкон и стояла там часами, жадно вдыхая прохладный, ароматный воздух, вглядываясь в темноту. Я всегда любила московские окраины. Будучи по натуре провинциалкой, я не смогла бы выжить в центре.
Когда Карась предложил мне на выбор несколько квартир, я без колебаний остановилась на этой. Из-за улицы. На первый взгляд улица Таллинская самая обычная — хрущобы, бетонные башни, трамвайные линии. Но из окон видна река! Особенно по ночам она так таинственно поблескивает вдали. Ветер доносит ароматы соснового бора. Когда-то здесь были лесные дачные окраины.
По утрам я слышала колокольный звон. Старую разрушенную церковь восстановили, начались службы. Даже не предполагала, что в Москве сохранились такие благословенные уголки, с лесом, рекой и храмом. «Я бы целыми днями только и делал, что гулял», — говорил Володька, завистливо глядя из окна кухни.
Но наступил ноябрь, холодный, промозглый, и я уже не могла подолгу простаивать на балконе. Однако моя связь с внешним миром не оборвалась. Появились знакомства. Соседка — старушка Татьяна Макаровна, которую я сразу же прозвала про себя Пульхерией Ивановной. Такая она была кругленькая, мягкая, добрая. И главное — совсем не любопытная, никогда ни о чем не спрашивала.
Наши балконы были рядом. Так мы и познакомились. Я люблю таких старушек, мне с ними легко. Как-то я отдала ей курицу, ветчину — все, что Володька принес. Потом стала отдавать съестные припасы регулярно. Она была счастлива, и мы подружились. С тех пор звонила в дверь и деликатно так сообщала:
— Ларисонька, я иду в магазин, не нужно ли чего?
Мудрая старушка сразу обо всем догадалась, никогда меня попусту не тревожила. Но знала, что мне очень нужны
О Макаровне я сразу вспомнила, когда Володька наотрез отказался идти в магазин. И стала лихорадочно ждать его ухода. Иногда я не притрагиваюсь к вину по нескольку дней и очень горжусь собой. Читаю толстые романы. В Генри Джеймса, Джона Фаулза или мемуары ухожу с головой — и все, меня нет.
Но вчерашний визит Ленки хоть и вернул меня к жизни, но сильно растревожил. Она как-то вскользь, невзначай рассказала, что Игорь обо мне спрашивал, как я живу, что поделываю после развода. Я вдруг испугалась.
— Нет-нет, я ни словом не обмолвилась, — успокоила меня Лена и почему-то обвела глазами стены моей комнаты и потолок.
Не нужна мне ничья жалость, особенно его. Но я поняла, что сегодня толстый том Алданова меня не спасет. Наконец Володя простился, строго взглянул на меня и ушел. Я тут же набрала номер Макаровны. Никого. Моя Пульхерия могла уехать к племяннице или отправиться в соседний дом нянчить ребенка. Она любила быть нужной и откликалась на любые просьбы о помощи.
Я звонила каждые полчаса, даже подошла на цыпочках к ее двери и постучала. За дверью звонко затявкала болонка Луша и недовольно мяукнул кот. Моя спасительница не возвращалась.
Была у меня и еще одна знакомая в этом доме. В первые же дни моего здесь проживания явилась ко мне бойкая накрашенная дама, общественница. Потребовала деньги на детскую площадку. Потом как-то звала на собрание жильцов дома. Они регулярно заседали раз в квартал.
Эта бойкая Маша уже несколько лет сидела дома с маленькими детьми, очень нуждалась в общении, поэтому совершенно добровольно взваливала на себя всякие общественные поручения. Я всегда была с ней вежлива, но быстро выпроваживала.
А примерно месяц назад, стыдно вспомнить, она застала меня в весьма неприглядном виде. Я распахнула дверь, пригласила ее к себе и даже предложила рюмочку коньяку.
— У вас какой-то юбилей сегодня? — весело спросила она, охотно выпила и от второй не отказалась.
Потом я набросила одну из своих шуб — Карась купил в Греции — и вышла на балкон покурить. У Маши даже глаза вспыхнули.
— Не менее полутора тысяч долларов, — пролепетала она, с благоговением потрогав мех, и с ужасом смотрела, как я роняла пепел на сокровище, вытирала рукавами грязные перила балкона.
С тех пор Маша меня очень зауважала порывалась продолжить знакомство, но я ее ни разу не впустила. А сейчас вдруг вспомнила о ней и снова схватила телефонную трубку. На счастье, никто не ответил.
В бессильной ярости пометавшись по квартире, я вдруг, будто завороженная, застыла у окна. За окном начинали синеть ранние сумерки и шел снег. Крупные пушистые снежинки медленно и величаво плыли к земле. И я вдруг вспомнила такой же ноябрьский день, когда мы в первый раз гуляли с Игорем по Воробьевым горам. Такие же снежинки обжигали мне тогда щеки и губы.