Луна 84
Шрифт:
— Спасибо, — говорит триста третий. — Ты спас…
— Закрой свой рот! — перебивает его Павел. — Спасая тебя, я рискнул многим. Всем, что у меня есть. Я бы сказал, что оно того стоило, если бы твоя жизнь значила хоть что-то!
— Все равно спасибо.
Стоун, закрыв глаза, старается привести дыхание в порядок, но жуткое верещание возвращает его в реальность. Он испуганно поднимается и отходит подальше от решеток. Через десять минут на пятом этаже появляется Ящер. Тот, должно быть, удивлен перемещениям Стоуна: сначала камера на четвертом, затем столб позора, и вот теперь он в логове Дикаря. Но, к изумлению Стоуна,
— Температура скоро понизится. Не так сильно, как сегодня утром. Тогда он преподавал тебе урок. В любом случае не трать тепло.
Павел забирается на верхнюю койку, но Стоун все так же продолжает смотреть на стену. Она напоминает картину из сотен пятен, которую можно понять, лишь взглянув на все полотно разом. Еще стена похожа на лабиринт, на головоломку. Стоун снова ловит себя на мысли, что это не жизнь Павла, не его календарь. Это жизнь «Мункейджа», ведь «Мункейдж» стал колонией в тот день, когда здесь появился первый заключенный — Павел Самсуров. Его глазами живет «Мункейдж», его мыслями, его памятью. Он — символ колонии, такой же изувеченный, как и она сама. Павел Самсуров в каком-то смысле и есть «Мункейдж».
Стоуну интересно, какой из шариков был первым, а какой — последним. Думал ли Дикарь, когда цеплял первый, что ему предстоит заполнить ими всю стену?
Хадир не преувеличивал: они прилипают намертво, если выдержали все эти перепады температур в камере, выдержали пытки и испытания вместе со своим хозяином.
— Сэкономлю твое время. Их двести шестьдесят семь.
Стоун оборачивается. Глаза соседа закрыты.
— Луна хотела сказать тебе что-то важное.
— Тебя это не касается.
— Я не об этом. Я предложил передать информацию через меня, но она отказалась. Зато сказала прямо, что мне не доверяет.
— А есть причины тебе доверять?
— Нет. Видимо, нет. Во всяком случае, я и сам не доверился бы такому, как я. Так что да — она права. Мне нельзя доверять, но я… — Стоун бросает взгляд через решетки на колонию. — Я не знал, что они убьют его. Хадира. Я думал, что они заберут посылку — и больше ничего. Я знаю, что виноват, но…
— Притормози. Не надо изливать мне душу. Я это уже проходил. Мне все равно, что ты там знал, что не знал, что сделал, а что нет. И дело не в том, что это меня не касается, — мне плевать.
— Я знаю, что тебе все равно, но я должен…
— Ты мне ничего не должен. Я не хочу слышать твое нытье и объяснения. То, что я не дал Ящеру тебя разделать, не значит, что я готов это слушать. Ты пытаешься себя оправдать. Пытайся и дальше, но не передо мной. То, что произошло, я видел тут много раз. Дело не в том, что он умер, а в том, что он тебе доверился, а ты его предал. Все просто. Твоей репутации больше не существует, — Павел практически
Те же самые слова о том, что он пустое место. В действительности Стоун их слышал и до колонии, и не раз. Единственным человеком, который в него по-настоящему верил, был отец. Ну и, пожалуй, Антон, приглашая в ряды «бурильщиков», верил, что Стоун способен на большее, чем пакостничать NWC.
Он и сам понимал, что может больше, может быть лучше. Лучший в школе, лучший в университете, лучший среди стажеров. Всегда лучший. До момента, пока не потребуется что-то большее, чем умение думать. Там, где нужны были сила воли, отвага, стремление достичь цели, он или искал легких путей, или попросту ломался, если не получалось с первой попытки. И вот теперь тут, в худшем месте, куда может попасть человек, ему в очередной раз об этом напоминают: сначала девушка, которая, пора бы уже признать, ему нравится, а затем местный отшельник, спасший ему жизнь вместо того, чтобы разорвать в клочья, ну или хотя бы дать это сделать Ящеру.
— Я выполню обещание, а ты?
— Да.
— Хорошо. Я верю в тебя. Не только в то, что ты обещал. Я верю, что ты найдешь свой путь, и этот путь через десять лет приведет тебя ко мне, — сказал отец.
Затем обнял мальчишку, которому через неделю должно было исполниться девять лет, и ушел.
Об этом думает Стоун, смотря на стену.
«Всегда лучший».
«Пустое место».
«Я верю в тебя».
Стоун проклинает себя за то, что влез в эту авантюру с «бурильщиками». Ведь уже через полгода они бы встретились с отцом. Так близко и так далеко.
— А если меня не интересует репутация? — неожиданно для самого себя спрашивает триста третий и в этот момент ощущает прилив адреналина. Вдруг, в одно мгновение, он увидел, ощутил, что способен на большее. Потому что отец в него верил.
— Репутация — твое все. Твоя жизнь. Даже я жив только благодаря ей.
— Если мне нужно что-то другое?
— Что? — Павел открывает глаза.
— Если я скажу тебе, что мне хотелось бы изменить «Мункейдж» и что в теории я могу найти способ это сделать, ты, наверное, скажешь, что таких, как я, было много. Тех, кто пытался что-то изменить.
— И слышал, и видел, чем это кончается. — Павел отворачивается к стенке и укрывается одеялом. — Все они сдохли.
— Возможно, я…
— Ты просто сходишь с ума и поэтому несешь какую-то чушь. Изменить колонию? Ты? Завязывай. Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты нихрена не знаешь ни о колонии, ни о тех, кто здесь сидит, чтобы пытаться тут что-то поменять.
— Самсуров Павел Александрович, год рождения две тысячи пятьдесят седьмой, место рождения, если не ошибаюсь, город Самара, Российская Федерация. Так было указано в твоих документах из детдома.
Павел мгновенно спрыгивает с койки. Его лицо поначалу выражает озадаченность, затем растерянность.
Стоун продолжает:
— Я знаю, кто ты. Поступил в Московский институт физики, был лучшим на курсе. Средний балл — четыре и девяносто семь. Претендент на практику в лаборатории, разрабатывающей инновационное космическое топливо, пока не был отчислен. Твои мечты были разбиты. По крайней мере, ты так думал, пока не пришли…