Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь (сборник)
Шрифт:
А под ухарь-купца рассказывал Андрей:
— Жизнь моя, Евгений, после фронта странно потекла, в особенности за последнее время. За это время я нигде не могу найти себе покоя, меня всюду преследует проклятый рок. Меня ничто не удовлетворяет. По ночам я вижу страшные сны, от которых вскакиваю и ору, как сумасшедший...
— И ты веришь в сны?..
Андрей дёрнулся.
— Да. Я даже потерял грань сна и яви.— И он дрожащими пальцами полез в карман френча, достал небольшой клочок бумаги, сложенный вчетверо, и подал Евгению.— На.
Евгений развернул клочок бумаги и прочёл:
МАГАЗИН
ИСААКА
_______
А д р е с :
гор. Москва, Кузнецк. мост,
дом № . . .
_________
7/IХ 1913 г.
ПОКУПКА и ПРОДАЖА
СЕРЕБРА, ЗОЛОТА И БЛАГОРОДН. МЕТАЛЛОВ
СЧЕТ
Господину В. В. Вахмистру.
Проданы серебряные часы
с однонедельным заводом · · ·
1 шт. 37 р. 30 к.
Деньги получил сполна
за Исаака Шапирштейна
Яков Кроль
Евгений улыбнулся, сложил счёт и подал обратно Андрею.
— Ничего особенного.
На лице Андрея вместо улыбки — искривлённые губы да белизна оскаленных зубов.
— Ничего особенного.
— Конечно.
Андрей нервно задёргал острыми плечами, а по его лицу, в особенности под глазами, затрепетали тёмные жилки. Когда жилки успокоились, Андрей наклонился ниже над столом и мутными глазами уставился на Евгения. Евгений согнал со своего лица улыбку и взглянул на Андрея. Он никогда не видал Андрея таким, как сейчас, правда, он его видал очень редко: в год раз или два, не больше,— это после демобилизации. А до демобилизации — в полку, на фронте,— спали вместе, в одном логове, как любил выражаться Андрей. Сейчас Андрей был особенный. Он находился на грани какого-то неизвестного мира, особого, и в этом особом, неизвестном Евгению мире как-то странно, по-особому он, Андрей, жил. И мир этот был и жуток и страшен. От такой мысли Евгений вздрогнул, тяжело и неожиданно для самого себя выбросил вопрос:
— Неужели? — и вскинул коричневые глазки.
Андрей, держа над столом на тонкой исхудалой шее бледно-серое лицо с мутно-синими глазами и с трепыхающимися тёмными жилками, таинственно шептал в лицо Евгения, обжигая его горячим дыханием:
— Да, да... Это верно... Это было два месяца и один день тому назад...
— Даже и один день? — спросил Евгений и откинулся на спинку стула от горячего дыхания Андрея.
— И один день...
И Андрей заиграл длинными высохшими пальцами над столом так, что на стене запрыгали причудливые живые столбики теней. Они танцевали какой-то жуткий танец и тоже что-то рассказывали.
— Это было ночью, я спал...
— Спал?
«Это было ночью, и он спал»,— шептали тени столбиков со стены.
А пальцы Андрея шелестели и похрустывали.
— Слышу, около моей избы остановился кто-то, но никак не могу проснуться и посмотреть, а только слышен стук в окно.
— Здесь живёт Андрей Завулонов, бывший комиссар по борьбе с дезертирством?
Я быстро вскакиваю
— Стой, стой, удалые... р-ррр...
— Кто здесь? — спрашиваю я.
— Я,— отвечает незнакомый голос,— разве не узнаёте?
— Нет,— отвечаю я.
— Выходи,— крикнул он.
Я быстро накинул на плечи пиджак и вышел на улицу. Смотрю — темь страшная, хоть глаз выколи.
— Здор'oво! Не узнаёте? — спрашивает меня из тьмы голос.
— Нет.
— А вы посмотрите на меня.
Я посмотрел.
— Ну, теперь узнали? — спрашивает он.
— Никак нет,— отвечаю я,— не могу признать.
— Я — вахмистр,— говорит незнакомец и осыпает меня весёлым, немного хриповатым смехом.
— Вахмистр,— повторяю я и думаю: кто бы это такой был? У меня, кажется, таких знакомых не было.
А он, незнакомец, всё весело смеётся и всё громче и громче. И лошади тоже из упряжи рвутся, храпят — вырваться желают. А ночь тёмная, страшная, а в её тьме совы крыльями хлопают да изредка с испуга стон издают: «Ээх! Ээх!» От совиного стона мгла вздрагивает и движет огромными крыльями.
— Так и не узнаёте? — повторяет он.— Ну, ладно, я уж вам скажу: я тот самый вахмистр, которому вы дали покурить.
Тут уж я узнал его и тоже весело рассмеялся:
— Узнал, узнал,— говорю. И предлагаю: — Не изволите ли, мол, ещё закурить?
— Нет,— отвечает он и вежливо берёт меня за руку.
— Так вы будете тот самый вахмистр? — спрашиваю я и ставлю ногу на подножку открытой коляски.
— Да,— отвечает он кивком головы.
— Вы страшно изменились; если бы вы не сказали, что я вам дал покурить, я вас ни за что бы не узнал.
— Вы правы,— ответил он,— я теперь на советской службе служу.
— На советской? — удивился я и повернул в его сторону голову.
— Да, на советской,— ответил он и подтолкнул меня в коляску.— Садитесь, а то поздно.
Я сел. Рядом со мной поместился и он, вахмистр. Коляска, наверное, была старой, подержанной, закачалась из стороны в сторону, заворчала на свою судьбу. И я слышал, как вахмистр даванул её каблуком сапога и как крикнул: «Не скули, скоро сдам на слом».
— Так вы спецом теперь? — любопытствовал я.
— Да, спецом,— промычал вахмистр и толкнул в спину кучера. Кучер дико взмахнул руками, крякнул как-то по-гусиному:
— Га-а! — и лошади взвились на дыбы, рванули и пошли пис'aть по селу, мимо гумён, через сад и прямо на Крутое,— это гора такая у нас есть,— и на большак…
— Как же, эту гору я хорошо знаю: она от меня тридцать вёрст,— сказал Евгений и тяжело завозился на стуле, вытер платком вспотевшее лицо.
Гости, оставив пиво, внимательно слушали Андрея. А Андрей играл, быстро шевелил над столом пальцами, тень от пальцев прыгала и металась на стене. Андрей, жарко дыша, говорил:
— По большаку мы не ехали, а вихрем летели, так, что над нашими головами стоял страшный шум и свист, словно тысячи всевозможных голосов слились в одни поток, и этот поток гнал нас. В ушах стоял гул и свист. Я обратился к вахмистру, а вахмистр, ощерив редкие зубы, подталкивал в спину кучера и что-то рычал.