Лунная походка
Шрифт:
– Зачем ты это сделал? – смеялась вернувшаяся Жанна.
Почему, собственно, манкурты? Окончательно спятивший от образованщины спецкор зарозовевшей газетенки с негодованием:
– Как вы смеете не знать о великом В. М. Пескове, о величайшем из великих С. П. Королеве!? «Шаги по росе» не знать – вопиюще, тем более для десятиклассников! С фото плачущей Вали Гагариной, обошедшей мир.
– Кобо Абэ? – Один из десятиклассников: – Не знаю. – Алексей Леонов? – Нет. – Алексей Маресьев? – Нет. – Юрий Любимов? – Он писатель? – Маркес? – Может Маркс? – переспрашивает рядовой медалист. – Илья Глазунов, А. Битов, В. Распутин? – Сексуальный монстр, убил царя. – А. Куросава, Велимир Хлебников, Владимир Солоухин, Уолт Уитмен? – Нет, ребята, это не создатель мультфильмов. – Валерий Чкалов? – Космонавт. – Терешкова? – Советская
– Ха-ха-ха, конечно, нет!
Мальчики вперемешку с девочками раскованно и независимо:
– Вы нас спрашиваете, кто такие кислотники? Ну, у них кислотная музыка, чтобы оттянуться. Есть такие, которых знают все. Бертеньев вот. Это люди основной тусовки. Тутта Ларсен – многие девочки хотят на нее походить, она такая свободная…
– Ландау, Кантария, Кожедуб, Кузнецов, Зорге? – Ученый, да?
– БАМ? – Что-то знакомое, инофирма.
Целина была в Сибири и на Украине. Памятник Минину и Пожарскому – в честь войны с Наполеоном…
– Сейчас в мейнстриме «Монгол шоу дан» – авторитетная группа. Более чумовые ребята есть – андеграундная группа «Тараканы», слышали?
У клубящейся молодежи своя музыка, кислотники, они идут с баночкой пива в клубы в подвалах – «Свалка», «Ю-ту», «Даймонд». «Тараканы» заслужили своей крутостью уважение Бориса Зосимова. Неужели о нем ничего не слышали? Он на порядок выше Матвиенко и Алибасова. Отец Лены Зосимовой… Я бы хотел быть таким, как Грув, Евгений Рудин – ему за один ремикс десять тысяч долларов платят.
Для него понятны – комбик, эквалайзер, вертушка, залипать.
Спецкор: – Сумеют ли они преодолеть вдалбливаемое им чувство национальной неполноценности, сумеют ли они явить элиту, способную вернуть стране утраченное величие?
Жил один человек. Он жил в доме многоэтажном с мусоропроводом, канализацией, водопроводом, газом и отоплением. В подвале этого дома водились крысы, он сам их видел. Большие, отвратительные, не то что милые шаловливые кролики, так и шныряющие у голубятника возле будки. Он их караулит, то бишь выгуливает по вешней мураве, сидя с другом на стволе поверженного ясеня.
Чердак населяли дикие голуби, и так как человек подкармливал их всю зиму из кормушки, то скоро понял, что все достается одному, самому толстому, насколько вообще это определение применимо к голубю. Впрочем, чего расстраиваться, ведь потомство у него будет явно здоровее, чем у тех, кого он не подпускает к кормушке, даже будучи сытым. И это знакомо.
Фотографии с застигнутыми врасплох домохозяйками сняты в момент развешиванья белья на чердаке. Остановишься, дожидаясь троллейбуса, а на обложке – ветреная юность. Интересный ракурс!..
Но вернемся к нашему дома. Там полно тараканов, у кого побольше, у кого поменьше, ну и, конечно, мышей. Мышь, она не крыса, но тоже неприятно. Оставишь сумку с овощами, сунешься, а она прогрызена, овощи обкусаны. Неприятно. В этом доме многоэтажном водилась моль. И если шерстяная вещь завалится за комод, там ей и каюк. Труха. Просыпаешься утром от оглушительных хлопков по ковру. Его бьют, как личного врага – наотмашь.
В доме водились пауки, ящерицы и летучие мыши. Из щелей рос мох, он свисал с балконов. Между плитами пробивалась трава. Водопроводные трубы пели и ржали, дом вставал на дыбы, в лунную ночь стены становились прозрачны, и можно было рассмотреть: бухгалтер, не доверяя калькулятору, стучит косточками счетов, надев старые парчовые нарукавники, отхлебывая чай из стакана в серебряном подстаканнике, почесывая ногу сквозь дырочку в носке; мальчик подкрадывается к замочной скважине и, придерживая трусы, спадающие из-за слабой резинки, подглядывает, как папа пересчитывает деньги в тайничке, поеду в Москву и никто меня не отыщет, там продолжу незаконченное самообразование, заодно посещу подругу юности веселой; девушка строчит письмо, лямка бюстгальтера спала – никто не хочет знать собак напуганных и старых, но норовит отведать всяк сосков девичьих алых: – милый Джо, отвечаю тебе на твое письмо, почему ты не обзаведешься компьютером, ведь общаться через интернет гораздо удобней; старуха мешает на кухне отвар, и лампочка освещает морщины на шее, со стены улыбается ласково муж в очках, надетых поверх летного шлема – когда принесли телеграмму, нет, когда меня вызвали в военкомат, и военком сказал: крепитесь, женщина… вышла я и потеряла память, военком послал солдата, пойди, проводи, где вы живете?… – что вам надо, что вы пристали ко
Дом отступает, сворачивает свои голограммы, и уже не так страшно, что нет у тебя тех упоительных снов, они пропали вместе с «широка страна моя родная».
Отдайте мне мои сны, я вас очень прошу, сны, после которых ходишь будто пьяный весь день.
Дом нагибается и достает из кустов бузины, из ракиты, вереска, нежно вытряхивая на траву – твои полеты в страну Роз, твои сердцебиенья – mein Gretchen, ich liebe dich!
Поверь, друг мой, только хороший чай – «Акапулько», «Нюрнбергский каб.», «1001 ночь», «Вигвам», «Земляничная поляна» – примирит твое сердце. Он размягчит черствое, взбодрит усталое от битв, посмотришь на мелкие свои недостатки, на неурядицы сквозь пальцы. Как мелки с жизнью наши споры, как крупно все, что против нас… Взять хотя бы этот дождь, что ворочается с боку на бок в ночи, как большой мокрый щенок, пристраивающийся к мамке: где тебя носило, промок весь. А вот китаец бежит по ступеням дождя с баночкой туши и кисточкой, еще, еще рывок, и он уже шаркает ногами у дверей нефритовой башни, и вот уже готовы первые несколько иероглифов. Ну, так и знал, читаем: – Когда б мы поддались напору / стихии, ищущей простора, / то выросли бы в сотню раз… Он говорит, он смеется, над головой его несется куда-то в ночь, в пляс, к яру Мандельштам: – Петроград, я еще не хочу умирать, у меня телефонов твоих номера…
Ганди сказал на вторжение немцев в Париж: – Ну и что они сделают с такой большой страной?
Что сделал недавно А. Македонский с Индией? Да ничего. Недавно – каких-нибудь несколько тысяч лет назад.
Послушайте, господин такой-то, с усиками под Оруэлла, мне надо сейчас, и желательно без промедлений… Далее идет список тех вещей, что канули. Впрочем – неразборчиво… прогулки при луне с двумя-тремя подругами… Мы пытаемся разобрать, почерк слишком мелок, множество каллиграфических огрехов, приходится домысливать, и получаются немыслимые картинки. Ну, посудите сами: ночной дождь на границе окна полощет гроздья сирени. Мы стояли с тобой под одним углом отраженья, говорили слова без особого напряженья… Кто там развешивает свои картины в холле кинотеатра «Урал»? Говорите внятно, отчетливо, уберите сигарету изо рта. Успокойтесь. Ты слышишь, лопоухий воин с коротким мечом, столь удобным в рукопашном бою: – И нет мне дела до… Куда мне деться в этом ноябре?…
Чай остынет, я тут тебе сушеных бананов коробку припасла, помнишь, как бегали на перемене по колючему снежку в овощной за вялеными бананами в целлофане – Made in Vietnam? Где ты их взяла? Соседка на продовольственном складе подвизается, я ей твою рукопись дала почитать. Сегодня звоню, заходите. Вся в слезах, вот, просила передать. Что это? А я не распаковывала. Сыр, масло, артишоки, банка ореховой халвы, шоколад, бутылка ликеру… Нет, я не могу, отправь в Мальту… в ту страну, где тишь и благодать…
2002
Николай Болдырев Второй номер (Послесловие)
Когда в последнюю осень семидесятых прошлого века на занятии литературно-философской студии, которую я вел, появился высокий молодой человек с большими, словно бы пульсирующими изнутри, голубыми глазами, то в нашем довольно-таки добропорядочном кружке появился возмутитель спокойствия, которого, как оказалось, нам так не хватало. Очень быстро стало ясно, что Сергей Нефёдов, назвавший себя живописцем, не умеет и не хочет говорить на языке газет и очередей, учебных заведений или домашних гостиных. Характер его разговора не поддавался обычному учету: мысль его и ощущения совершали свои фрагментные, импульсивные движения, казавшиеся подчас хаотичными, порой даже не без юродственно-хулиганствующего оттенка, порой как бы мычащие, а порой буффонадно-издевательские; движения, которые сам их владелец и не пытался контролировать: он танцевал вместе с ними.