Лунная походка
Шрифт:
– Но тут даты нет.
– Это легко поправимо, – сказал молодой человек, бросая шипучую таблетку в свой вишневый бокал.
– Значит, дело серьезное?
– Серьезней, чем ты думаешь. Да, кстати, извини, что не писал.
– Так ведь я понимаю, некуда, денег нет, сибирская язва, 11 сентября.
– Ну нет, я тут ни при чем… Извини, мне идти надо. И вот еще, это, как его, прости, что ли, виноват, виноват я перед тобой.
– Побудь еще.
Юноши переглянулись, один из них посмотрел на свои ручные часы.
– Сколько вас устроит?
– Тебя девять минут устроят?
На ее лицо налетело облачко задумчивости. И я понял, она выключилась. Я сам в последнее
– Может, там тебе лучше будет? А? Я буду долго ждать звонка.
– Оттуда не звонят.
– Да нет, это «Речной трамвайчик»… Конечно, ты там может быть за свое горемыканье… короче, а я тут остаюсь?!
И этот крик ее был столь пронзителен, что ложечка, которой помешивал юноша кофе, вылетела из его пальцев и, крутясь, залетела к ней на стол, она тут же схватила еще горячую жгучую ложечку и прижала к груди, как драгоценность.
– Я хочу быть с тобой! – И я б-у-у-д-у, буду с тобой.
– Мадам, не балуйтесь.
И юноша протянул руку.
– Ну вот, я уже и мадам, не какая-нибудь девушка, а видите ли – мадам.
Он расстегнул у нее на блузке пуговицу.
– А я попрошу не лезть, даже с чистыми руками, – и ударила свободной рукой так, что он отдернул срочно свою руку ни с чем.
Юноша заерзал.
– Понимаете, все аксессуары на учете.
– А мне плевать и всё тут… Не отдам, и где этот ваш ордер?
Она выхватила его, протянувшись через стол, через разделяющие нас экраны. И никто не успел опомниться, как ордер вспыхнул от сильного напора огня из зажигалки. В огне лица стали расплываться, опять появился сосняк, два лыжника катились прочь, не оставляя за собой лыжни. Под ногами на полу что-то зазвенело. Я нагнулся, поднял горячую, обжигающую ложечку и изо всей силы сжал ее.
Райнер. О, Нил!
Есть приложенья к приложеньям, есть комментарии к комментариям. Написав все положенные цифры на дверях палат будущего дома отдыха работников коммунального хозяйства, Виктор Иваныч забрался в пустую, только что побеленную комнату и, улегшись в фуфайке на панцирную сетку кровати, раскрыл томик Рильке на немецком языке. День был ясный, осенний, и теплом веяло от желтевших кленов под окнами. Идиллия. Если не брать в расчет абсолютного незнания немецкого языка. Но был обширный комментарий. Роясь в коем, точнее, читая все по порядку, Виктор Иваныч ощутил себя причастным к высшей касте, к сверхчеловечеству, которому до п… твои алименты и что ты есть по сути своей тончайший ценитель алкоголя, страна с которым неустанно боролась. И половины, а может десяти процентов еще не отмерших клеток мозга, той, работающей его части, вполне хватило, чтобы ощутить всю каверзность существования, конечно же, совершенно не заливающего за воротник поэта.
Поэт был мастит. Ему даже дарили замки почитатели его выдающегося таланта для разрешения его проблем с алиментами, дырявыми носками и булкой с кефиром на обед. Интересно было наблюдать, как путались филологи и другие специалисты, названий которых Виктор Иваныч попросту не знал, но о коих догадывался, лежа в удобных резиновых сапогах поверх шерстяных носков.
Какие извивы невообразимо
Его то звали, то он спускался, то хлебал обжигающее варево, то ехал с орущими бабами вперед в город, скрутивший его в бараний рог, растерзавший его юность и убивший всякие надежды, то ехал назад, все равно песни-то были татарские, ехал в тот декадентский уголок, где обрел короткое счастье; оказаться горбатым мальчиком, нарядившимся в султанские и китайские наряды и теперь в ужасе не знавшим, как выбраться из них…
У Виктора Иваныча отнялась нога от долгого сиденья на ней, он с трудом перевалил через борт в облепленных кленовым листом сапогах, и книжка выпала, черный томик с золотым обрезом и упоительно голубой закладкой на комментарии, – в грязь. Ее подняла татарка и, вытерев о подол, смеясь золотыми зубами, подала ему.
В пивной он поставил кружку на не очень чистую поверхность. Есть кружка, есть книжка, она такая же как всё на свете, он закурил под столом и стряхнул пепел на переплет. Дуинские элегии. И после первой приятная доброта ко всем этим марионеткам разлилась по животу. А после второй он ощутил, какая мощь поднимается каждое утро с тысячей розовых фламинго над заливом Нила. Каждое-каждое утро!
II. Пожиратели грейпфрутов
Пожиратели грейпфрутов
Позволю себе в этой маленькой лейке напомнить о снах и минувших событиях, перелившихся, как мне кажется, в настоящее. Множество дней, для которых я был носителем добрых начал. Кто был отзывчив и что старался запомнить и забыть поскорее? Террасочка, на которой происходили наши выступления, скрывала много неожиданного. Когда все кончалось, я на многих лицах замечал печаль неудовлетворенности. То есть она еще не переросла в волну, но прилив ее выплескивался. И это было так очевидно, что во мне просыпались невозможные вещи. Утром: лев, рысь, конь, стрела.
Тиски обыденности. Я не знал их в ту пору. Сидя с сигаретой, а день вислоухий, писк двери, уеду, сиди, пот помаленьку выступал. Вот что значит – выход еще впереди. Наступали холода. Явственно вижу себя в форме аппликации, старый трюк, и на велоаптечке знак – Земля Франца Неиосифа. Рис, комнатка, выключатель в спине над алыми трусиками. Спросим у девчонок, теперешних многодетных сирот. Пучок волос да сумка сухофруктов, ну что ж. Новогодние поздравления, внучек, кикимора, сейф. С губ слетают хлопья холодной пены – замкнутого себя посвящаю в ключники, в хранители краденого. Однако еще раз наведу луч фонарика и посчитаю, на корточках сидя.