Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
тупыми крыльями. Секундой позже мне всё стало ясно: от заводской стены
тянул Страшной. Он косокрылил - правое крыло у него было короче левого.
Узнав Цыганку и Цыганёнка, он перекувырнулся, сел на хвост и угодил на
телеграфные провода, тянувшиеся вдоль дороги.
Я бросился огибать будки, сараи, балаганы. Поднять! Спасти! И когда
обежал их, то увидел, что Страшной тянет к моей будке над пышной порошей и
от взмахов его крыльев взвихриваются снежинки.
Чтобы
Отрастание перьев ослабляло холодоустойчивость Страшного и Цыганки. В
морозы я заносил их домой. А Цыганенок не мёрз в самую огненную стужу. Я
оставил его в клетке; он решался летать даже в остекленевшем от мороза небе.
Однажды я запозднился в школе. За моё отсутствие к будочной двери надуло
сугроб, и он успел затвердеть, как фаянс. Цыганёнка в клетке не было. Вполне
возможно, что дырку замуровало перед наступлением вечера, поэтому он не мог
попасть к себе в гнездо. Поиски не принесли утешения. На рассвете я встал и
обнаружил Цыганёнка в тупичке между нашей будкой и соседским балаганом.
Он спал на черенке совковой лопаты. И до этого происшествия я знал о
холодоустойчивости голубей и лишь теперь догадался, что зиму они коротают
почти с пингвиньей выдержкой и бодростью.
Голубятничать, как раньше, до бабушкиной сделки с барышником, у меня не
было желания. И не потому, что я не хотел школьных неприятностей и боялся,
что участь Страшного и Цыганки с Цыганёнком повторится. Просто мне
открылась в вольной воле, которую я дал Цыганёнку, какая-то необъятность
простора, движения и красоты, что я не представлял себе, как смогу лишить
всего этого Страшного и Цыганку, и мечтал сохранить в голубятне неожиданно
возникший свободный порядок.
Когда они стали вылетать втроем, то пропадали в небе почти все светлые
часы дня. Иногда они приводили с собой чужаков, я дарил их бабушке, и у неё
возникал повод для залезания под кровать.
По теплу голуби начали приводить с собой голубку оригинальной масти: по
белому фону синеватые закорючки, напоминающие арабскую вязь. Голубка
ходила вместе с Цыганёнком, но к вечеру, поднявшись, нарезала через
металлургический комбинат и скоро скрывалась в его железисто-чёрной копоти.
Как-то увидел (уже просохло, и на полянах зеленела мурава), что Цыганёнок
целуется с этой голубкой. Вот тебе штука! Я даже замахнулся на них. Их
недоумение было недолгим. Они снова принялись целоваться, а потом со
счастливым боем крыльев совершила кольцевой облет барака и сели.
В этот час возвращался со смены бородатый взрывник. По пути к переправе
он купил
Отдыхая, он расспрашивал меня о Страшном, как бы для себя сказал, что
Чубарая до сих пор без пары. В масти голубки - по белому синеватые закорючки
– он увидел сходство с письменным камнем, на том тоже такие значки. Тем, что
назвал голубку Письменной, он вывел меня из затруднительного положения и
опять оставил о себе хорошее впечатление. Голубка словно ждала, чтобы её
нарекли. С этого дня она поселилась у Цыганёнка в гнезде.
К июню Страшной и Цыганка вывели птенцов. Я исполнил свое обещание:
отдал их Петьке Крючину, едва они окостышились. Клевать они умели, но с
неделю донимали Петькиных голубей приставаниями, просили себя покормить,
за что старички секли их крыльями.
Страшной и Цыганка подолгу сидели на конюшне, с тоской глядя на
пискунов, и оба возмущенно ворковали, если при них обижали малышей.
Письменная почему-то неслась на бараке, всякий раз яичко скатывалось с
крыши.
Когда началась война, я решил, что Страшной и Цыганка с Цыганенком - в
Письменной я сомневался - могут пригодиться на фронте. От кого-то я слыхал:
умные голуби после специальной тренировки бывают прекрасными войсковыми
гонцами.
Мы с Сашей принарядились. Саша был в сатиновой косоворотке, сереньком
с коричневой ниткой бумажном костюмчике, в ненадеванных ботинках,
шнурующихся на крючки. Всё сидело на нём из-за своей большины, как чучело
на колу, и все-таки ему было радостно: мать держала его выходные веши в
сундуке под ключом. Ожидая меня у будки, он пел что есть мочи:
Люба, Любушка. Любушка-голубушка,
Я тебя не в силах прокормить...
Я надел парусиновые тапочки, брюки из темного сукна с мохнатым ворсом,
матроску, угрожающе трещавшую в подмышках. Я подсунул Страшного и
Цыганку под резинку, вдетую в подол матроски. Саша приткнул Письменную и
Цыганёнка к плечам, под полы френчика. И мы направились в городской
военный комиссариат. Дорогой со стороны переправы промчался танк Т-34.
Едва мы проскочили сквозь пыль, поднятую танком, то увидели Мирхайдара.
Под вельветовой курткой у него возилась дичь. По тому, как он был раздут в
корпусе, можно было прикинуть, что тащит он под курткой чуть ли не всю свою
стаю. Я подумал, что Мирхайдар идет в комиссариат, и сильно расстроился.
Вдруг да выберут его голубей, а наших забракуют? Оказалось, что вчера он