Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
шлаковое зарево. Шифер крыш подернуло кремоватым отсветом. На красной
черноте небосклона Камаев увидел голову сына, мучительно запрокинутую к
спине.
4
Солнце стояло в окне кухни. Уха, которую ел Вячеслав, золотела чешуйками
жира. Блестела седина отца, блестели щербатые зубы матери, блестела
крахмальной белизны рубашка Васи. Вода, налитая в ведро, отбрасывала блик
на картину. От блика стекленели на картине голубой
собирающийся закурить трубку, лошадиный череп на краю поляны.
Ни к чему солнце, если нужно забывать Тамару. Хочется, чтобы был дождь.
Натянул бы плащ, поднял воротник - и на улицу. Мокрядь. Листья, приникшие к
тротуарам. Сырые трамваи, проносящие свое шурхающее жужжание.
Что сегодня на уме у отца? Наверно, сожалеет о ночном разговоре?
Пожалуй, нет. Скорей хвалит себя за то, что открыл глаза на Томку. Как она была
ласкова вчера! Даже целовала руки! И он не сомневался, что она любит его по-
прежнему. Конечно, любит. Но ее, должно быть, мучило угрызение совести, и
потому она целовала руки. А может, она в самом деле ветреная? И так ласкает
всякого мужчину, который правится? Его тоже тянуло к другим девушкам. Но
почему он мог сдерживаться, а она не сдержалась? Конечно, это было
изнурительно, но все-таки он преодолевал отуманивающий зов и чувствовал
себя чистым каждым вздохом, каждой жилкой, каждым помыслом и терпеливей
и горячей любил Тамару.
Позапрошлым летом сержант Борбошко затащил его на именины к своей
невесте. Когда надоело петь и танцевать, кто-то предложил играть в «бутылку».
Вячеслав не захотел играть. Все встали в круг, а он сел на спинку кресла и не
придал значения тому, что Борбошко разомкнул круг напротив кресла. Первой
вертела бутылку озорная мордовочка Лиза Таркина. После того как бутылка
замерла, Вячеслав увидел, что горлышко целит на него.
– Га, здорово!
– крикнул Борбошко.
Вячеслав вскочил, чтобы удрать, но Лиза подлетела к нему и поцеловала в
губы. После ему было тяжело, будто он предал Тамару. А она? Никогда он ей не
простит. И свое вчерашнее прощение считает пошлым, ничтожным. Рассолодел.
Ластилась, ручки целовала. Морячок-то?... Ходил в загранку. Занятные
рассказцы. Заморских женщин, чать, обнимал? Умелый усладитель! Как мощно
шарахнул по моим мозгам отец. Наблюдательный - глаза навыхлест.
Встал. Мать сбивает яичные белки и сахар. Подняла пружинную сбивалку,
шаловливо слизнула глазурно-белый сладкий клок.
Отец налаживал механическую бритву. Щетина у него плотная, но мягкая, а
у
испортил. Пришлось доставать из чемодана безопаску.
Бритву, когда Вячеслав шмурыгал ею по щеке, заело. Камаев нажал
отверткой на шестеренку, и нож опять начал вращаться, но не сек волос, а
застревал, и при этом срывался завод бритвы. Гадая о том, что же стряслось с
механизмом, Камаев повторил в воображении сцену за столом, когда он не
чокнулся с Тамарой, и она обиделась, и чуть не заплакала, и скоро ушла. Он был
доволен, что не стал с нею чокаться, но вместе с тем ему думалось, что можно
было обойтись без этой демонстрации: какое-то все же неблагородство. Одно
дело решить для себя, что Тамара недостойна Вячеслава, и добиваться, чтобы он
не связал с нею судьбу, и совсем другое дело - выказывать неприязнь.
Вячеслав машинально ел пирог, разглядывая картину на стене наискосок от
него. По существу, на ней вся жизнь человека: мир его деятельности - земля,
орудия его труда и существования, думы его и то, что его ожидает. Тем еще
дорога картина, что на всем в ней голубой свет, потому, наверно, от хлебопашца,
от неба, от поля с полосой перевернутых пластов, от быков, сохи и черепа,
лежащего на траве, какое-то веяние доброты, здравого смысла, естественной
заботы, которую вызывает порядок природного круговорота.
Вячеслав отодвинул от себя тарелку, вынул из мундира бумажник. Рвал из
бумажника и бросал на стол документы, вырезки из газет, фотокарточки.
Крохотную фотокарточку выделил: мордашка Тамары, еще школьной поры, - и
положил в карман, все остальное сгреб, унес из кухни.
Среди снимков, которые Камаев успел разглядеть, был один, почему-то
круто омрачивший его настроение: на облаке огня стояла ракета, похожая на
серебристый карандаш; по краям от облака глубоко просматривались равнина и
небо; и через равнину и небо тянулся легкий, но зловещий сумрак. Камаев
подосадовал на себя. Почему-то омрачился от обычного снимка, сделанного в
момент взлета ракеты. И вдруг его сознание соединило этот снимок с картиной,
и таким древним, невозвратимым представился мир пахаря, что он чуть не
зарыдал.
5
Вячеслав и Тамара договорились встретиться в десять утра. Он свистнет с
парадного крыльца, она услышит и сбежит вниз. До назначенного времени
осталось полчаса. Удобный момент уйти незамеченным.