Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
произносил их про себя. Потом спохватывался: сам с собой копья ломает. Через
минуту-другую вновь подправлял для пущей убедительности то, что говорил
сыну, и опять спохватывался, но успокоиться не мог и мысленно продолжал
убеждать и уламывать сына.
В квартиру позвонили. Устя открыла и закрыла дверь, Камаев прислушался.
То ли кто-то из ребятни поозорничал звонком, то ли Вячеслав вернулся и сделал
матери знак, чтобы она не обнаружила для
А, Вася явился. Его походка напоминает цокоток козленка: мелкие шажки,
наступает на углы каблуков. Над походкой жены Камаев подтрунивал, называл
ее «кувыль да шлеп»: она шаркала правой ногой, левой ступала с прихлопом.
– Чего глаза красные? В нырялки играл?
– Обязательно в нырялки. Никто уж не купается.
– Ревел, значит?
– Ревел.
– С кем дрался? С боальшим, наверно, себя? Ну-ка, с кем? Пойду сейчас
всыплю ему.
– С Тамарой ревел.
– Плакать нельзя - сердце спортишь. Тебе-то бы с чего плакать?
– Она заплакала, и я заплакал.
– Не заплачет же ни с того ни с сего?
– Любит ее Славик.
– Коли любит, никуда не денется, и незачем плакать. Я глянцу, вы с отцом
слишком суетесь в их дружбу. Отец размолвку устроил, ты хочешь помирить. Не
ешь ничего. Покушай-ка.
– Растолстею?
– Толстые здоровше. Вон у Выродовых мальчишки сатюки какие!
Устя не умела сказать слова вполголоса или нормальным тоном. Она
выросла в огромной семье. В городе долго жила в условиях шумливой барачной
скученности, к тому же была на редкость восприимчивая, потому и
разговаривала на крике, словно цыганки между собой. Вася усвоил ее
крикливость. Камаев слыхал полностью разговор Васи с матерью, не утерпел,
позвал сына.
Он снял с головы младшенького фуражку, стекленеющую черным
козырьком, ласково потрогал гнездышко волос надо лбом.
– Не ходи ты покамест к Заверзиным.
Вася отшатнулся, и отец увидел в зеркале шифоньера угрюмую фигурку с
костлявыми плечиками, вскинутыми протестом.
– Не желаешь слушать папку?
Из зеркала глянули налитые укором глаза. И такая была пронзительность в
них, что Камаев потупился. Вася воспользовался его замешательством,
выскользнул из зала.
Вася рос настырным, и в том, что он проявил непослушание, не было ничего
неожиданного. Но сегодня Камаева ошеломило бегство сына. Что происходит?
Ишь, курносый стручок! Готов лопнуть от непокорности.
Камаев приник лбом к стеклу. Оно успокоительно холодило. Внизу сквер.
Желтые ясени охвачены предвечерним оцепенением. На асфальте
начерченный мелом «класс». Из клетки в клетку перескакивает девчушка, пиная
шестеренку. В сквере кроме девчушки - старик и старуха. Приехали за
покупками из горной башкирской деревни, ходили по магазинам, теперь
примостились в тени у парапета отдохнуть. Старик высасывает сырые яйца,
потряхивая прозрачной бороденкой, старуха лижет мороженое, откусывает от
белой пузырчатой лепешки.
Оттого что увидел пустынный сквер, девчушку, кажущуюся неприкаянной,
старых людей в пропотелых архалуках, Камаев больней ощутил свою
оскорбленность.
9
Странный человек Леонид: может подолгу улыбаться и скрывать, что его
распотешило. Вот и сейчас чему-то улыбается, пришлепывая мясистыми
губами. Вячеслав трижды толкнул Леонида: чего, мол, ты?
– а тот лишь охнет и
помалкивает.
В трамвае пахло туманом и сернистой гарью. Прибрежные воды отражали
красные вагоны. Клинья ряби летели по пруду на город, облепленный серой
дымной мглой.
Вячеслав забыл о Леониде и о том, что сегодня впервые в жизни будет
работать на заводе. Все, чего касался его взгляд, время от времени истаивало,
потому что он то видел знойные глаза Тамары, то терся подбородком об ее
склоненную голову, то, положив ладони на ее шею, прикасался локтями к ее
груди, обтянутой тафтой.
Выпрыгнув из трамвая, он заметил, что держит сцепленные руки у себя, на
шее. Когда шагал за Леонидом к проходной будке, оглядывался на дамбу, как
будто мог увидеть Тамару там, откуда прошлой субботой она кричала вместе с
Васей, что любит и прощает.
Грохот и мелькание цистерн с надписью «пропан», гигантские самосвалы,
ринувшиеся через переезд, едва шлагбаумы всплыли в небо, грузный взрыв на
пустыре - все это забило воображение Вячеслава, как протоку льдинами, и ему
больше Тамара, но сладкое, почти осязаемое волнение, вызванное ее образом, не
стушевалось.
Оба здания копрового цеха - кирпичное, закопченное, и вздымающееся
выше его, узкое, из листьев гофрированной стали, - были окраинными в южной
части металлургического завода. От них чуть ли не до самого моста, над
которым чертежно чернели трамвайные провода, тянулись железнодорожные
составы, нагруженные металлическим ломом, туда же тянулась гряда
бракованных прокатных «досок».
С любопытством Вячеслав остановился перед горой скрапа. Чего только не