Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
которое как бы выплескивалось из бурлящего котла звуков острыми, туго-натуго
натягивающими струйками. Обрадованный слух Вячеслава попытался отыскать в этом
песенном кипении голос Лёны, но тут же опечалился, оглушенный взрывной бубнежкой
мотоцикла, делавшего разворот.
Деревней ехали еще с полкилометра.
За околицей мгновенно набрали такую скорость, что к щекам начала прижигаться
волглая остуда. В другой раз Вячеслав бы по-ухарски отнесся к убыстрению
рискованного для поры, когда смеркается, но глаза не успели привыкнуть к ночи, а тьма
покуда не очистилась от вечерней дымки, и, может, покрикивал бы: «Лёня, наддай!» - а тут
его возмутила бесшабашность гонки, и он, заслоняя губы от секучего ветра, заорал:
– В ад, что ль, шуруешь?
Леонид удивился. Ладонь машинально убавила скорость. Попробовал шутейностью
унять остервенение шуряка. Проговорил на башкирский манер:
– Зашем преисподня? Мы пряма рай. Кумыс пить, бешбармак ашать, музыка курай
слушать. Ах, хороша райский жызн!
– Прекрати дурачиться.
– Ох, Славка, нынче ты ерепепькин сын.
– Останови.
– Тормоз не подчиняется.
– Выпрыгну.
– Ошалел.
– Смягчаешь: ошалавел.
Мотоцикл встал. Вячеслав выскочил из люльки. Отвязывая притороченный к рюкзаку
спальный мешок, поглядывал на понурого Леонида и каялся, что взбрендилось ему
вылазить, но опять водворяться в люльку было невмоготу.
– Шуряк, армия шалопаев вразумляет...
– ...а я превратился в повесу и сачка.
– Дебатировать некогда. Поехали. С утра на смену.
– Мне подадут персональный самосвал.
– Только и осталось.
Перед тем как отъехать, Леонид, гневаясь, буркнул:
– В семь ноль-ноль на околице.
20
Он не посмел бы возвратиться к Коняткиным, если б даже они оставляли его у себя.
Колька, хоть вроде и не дулся, все-таки почужел и словно окружился огорчением. Сейчас к
нему не то чтобы не подступиться, напротив, будет вежлив до пуховой вкрадчивости, зато
ощутишь себя настолько гадким - уж лучше бы двинул тебя в скулу. Вызвать Лёну со
свадьбы? Воспримет его появление как бесстыдный нахрап. Встреть он ее ненароком, и то
ощутил бы сам себя беспробудно невыносимым. Какое же тогда впечатление сложится о
нем у Лёны?
Он собрался лечь, отойдя подальше от дороги. Волокнистость тумана, занесенного
сюда кратким ветром-зоревиком, пронимало сухое тепло земли. Вчерашней ночью, в
горах, он поразился сухому теплу земли, да и сухому теплу черного воздуха. Усталый,
брякнулся на склоне, не подстелив спальника, не надев шинели поверх вельветового,
школьных времен,
забираться в спальник, ан ошибся: совсем не замерз, даже мурашки легкого озноба не
осыпали впадину между лопатками. И эта ночь обещала быть сухой, теплой. Для степи,
пожалуй, не удивительно, а вот для гор, где прорва родниковых ручьев, где каменистая
почва и леса, притом с дремучими ельниками, - чудо!
В степи Вячеслав не лег. Постоял над мятликом, который, судя по узору, осыпал свои
зернышки, подался боком-боком на оранжеватый, рябящий лоск озера. Повеселел от
самооткрытия: и всегда-то тянет его к воде, где она есть, да что тянет - тащит, прет, как
утенка.
Закатный угол озера находился отсюда километрах в трех. Само озеро было заслонено
деревней. Как раз на самом острие угла впадала в озеро река Язевка. Что там течет река,
легко было угадать по вихрастой стене ивняков. По ту сторону озера и реки, за поймой,
вздулась гряда холмов, по-над которой, уходя вдаль, зубчатились горы. По эту сторону
вдоль реки тянулся увал. За ним, как за естественной преградой, необходимой для защиты
от разлива, в армейский Вячеславов срок построили котельню величиной чуть ли не с
электростанцию, а близко к ней стеклянные, сказочной приятности парники. Котельню и
парники Вячеслав обнаружил с перевала, когда ехали в горы. Теперь он видел лишь трубу
котельни да витки дыма над ее жерлом.
Неожиданное соображение, чему он озадаченно изумился, повело Вячеслава на эту
трубу, но, едва дошагал до подошвы увала, начал отбиваться к впадению Язевки в озеро, а
потом вдоль куги, рогозников, тростника добрел до поляны, откуда перед вечером Паша
Белый шел с козьей дойки, неся горшок, полный сливочно-кремового молока. Неподалеку
от поляны проступали над отмелью тлеющие сизые мостки, сколоченные из досок и
жердей. Подле мостков синела плоскодонка. Вячеслав сел в лодку на корму, чтобы дома
Коняткиных оказались перед ним. Они были перед ним, но не рядом, как ему хотелось, и
не открыто стоящие, а заслоняемые: дом Колькиного отца, Ивана Павловича, с лампочкой
над чердачным лазом, чуть виднелся в зазоры меж стволами ракит с обпиленно-
культяпыми толстыми ветками, а дом его деда полузаслоняли плетни, но и сквозь их
плотную тальниковую вязь электричество доносило витражную яркость оконных звеньев,
в которые были вставлены разноцветные стекла.
Надежно стало, отрадно от присутствия коняткинских домов, будто он, подобно