Люба Украина. Долгий путь к себе

Бахревский Владислав Анатольевич

– Большое дело! – ахнул кошевой.

– Дело большое, – согласился Богдан. – Думаю к хану людей послать, чтоб глаза ему отвели. Мол, в мире хотим жить.

– Я твоим людям лошадей дам. Сколько послов будет?

– Троих хватит!

– Двое твоих, один мой человек. На подарки тоже найдется в скарбнице нашей.

– Согласен. Дело у нас общее.

К Исламу Гирею поехал казак Клыш с товарищами.

2

Его преосвященство Савва Турлецкий, вытянув губы дудочкой, трубил тоненько и жалобно, как

укушенный слоненок. Он мчался по спальне пани Ирены Деревинской, размахивая над головой золотой цепью, забыв о бремени лет и тяжести своих телес. Пани Деревинская с кисейной занавеской через плечо – она успела сорвать эту кисею с балдахина над кроватью – летала, словно лань, и ее отражения метались во всех двенадцати зеркалах, которые по приказу епископа были вмурованы в стены.

Догнать пани Деревинскую у Саввы сил уже не было, и он, хитря, выскочил на середину комнаты, бросился на бегущую, целя в нее цепью, и – попал.

Цепь ударила пани Деревинскую в плечо, и она, отбежав в дальний угол, потянулась розовым кошачьим язычком к алой ягоде, вызревшей на ее мраморном плече, слизнула ягоду. У Саввы Турлецкого в голове помутилось, он на коленях перебежал комнату и набросился на пани Деревинскую с птичьим клекотом. Поднял пани в воздух, потащил с победным ревом к потайной двери за кроватью. Прижимая пани к этой двери, он неистовствовал, изрыгая невероятные ругательства, и пани визжала, как кошка.

– Кошка! – сказал он, глядя на нее с восхищением.

Он знал: в потайной комнатке сидит любовник пани Деревинской. Савва запер дверь тайника снаружи и теперь, принимая ласки, решал участь несчастного.

– Я тотчас прикажу замуровать эту дверь. Он долго еще будет слушать нас.

Пани мурлыкала, весь мир был для нее, как розовая бенгальская жемчужина, и ее еще распаляло, что есть свидетель их любви. Но когда розовые облака стали меркнуть, а к предметам вернулись их очертания, она сказала:

– Зачем же? Он нужный человек.

– Кто он? – спросил Савва Турлецкий.

– Ханон Михелев.

– Ты допустила до себя иудея?

Она вздохнула:

– Я без него пропаду.

– О боже мой! Какое падение! Почему ты без него пропадешь?

– У меня долги, – вздохнула пани Ирена.

– Какие долги? Откуда?!

– Я купила земли и винокуренный… – Она замялась. – Заводы.

– Завод или заводы?

– Заводы, – призналась пани Ирена. – Два неподалеку, один – в Тульчине, на паях с дядей Ханона Ирмой Пейсиховичем.

– И еще в Томашеве! – закричал из-за двери несчастный Ханон.

– Томашев не в счет, мне там принадлежит четвертая часть.

Наступила удивительная тишина. Его преосвященство Савва Турлецкий проглатывал комок удивления.

– Когда ты успела? – наконец задал он риторический вопрос, не дождался ответа и перешел к делу: – Сколько ты должна?

– Я точно не помню, да и не знаю точную сумму. Земля частью куплена, а частью еще нет. Торги продолжаются. Ханон знает.

– Эй! – крикнул Савва Турлецкий. – Выходи.

– С вашей стороны заперто. Подайте мне, пожалуйста, одежду! – попросил Ханон, стоя за потайной дверью.

– Подождешь! –

рявкнул епископ. – Может быть, я еще и передумаю. Может, мне дешевле замуровать тебя.

– В таком случае вы понесете убытки! Клянусь моей мамой!

3

Савва Турлецкий сам изучил деловые бумаги пани Ирены. Ханон Михелев дал кредиты под проценты самые грабительские, от двадцати до сорока двух со злотого.

– Я понимала, что иду в кабалу, – призналась пани Ирена, – но доходы с винокуренных заводов самые верные. Я рассчитала, что лет через пять погашу основной долг, а еще через два-три года – долг по процентам…

– Эта братия так бы тебя опутала, что ты платила бы им не только телом своим, но и своей вечной душой!

Епископ приказал переписать бумаги, позвал каменщика и только потом подошел к потайной двери.

– Ханон, я приготовил другие документы. Пять процентов тебя вполне устроят.

– Помилуй бог! – закричал Ханон. – Я сам взял деньги в кредит и плачу по пятнадцати процентов с каждого злотого.

– Каменщик, приступай! – приказал епископ.

Загремели кирпичи, заскрипел мастерок. Дело у каменщика спорилось быстро. Ханон завороженно следил за кирпичами в ловких руках мастерового.

– Я согласен! – закричал несчастный кредитор.

– А я уже нет! – зарокотал епископ, наливаясь гневом. – Этот мерзавец даже в безнадежном положении умудрился затеять торг. Три процента!

– Согласен! – завопил Ханон.

Стена закрыла его уже с головой. Бумаги были переписаны, переданы Ханону, тот приложил к ним руку и перстень, получил одежду, перебрался через стену на волю.

– Заплати каменщику за то, что он клал стену, и за то, что он ее разберет, – приказал епископ, разглядывая ладного красавца. – Если посмеешь хотя бы еще раз даже поднять глаза на пани Ирену – посажу на кол. А теперь о деле. Ты говорил о затруднениях с деньгами…

– Я бедный человек, ваше преосвященство. Через мои руки проходит много денег, но чужих.

– Сколько процентов ты даешь?

– Смотря какая сумма…

– Я дам тебе сорок тысяч.

– Сорок тысяч! – вскричал Ханон в восторге, но тотчас и побледнел. – Ваше преосвященство, вы особый человек. Я должен спросить у судьи кагала, какие проценты мы сможем дать столь великому человеку. Вы же знаете: кагал – опекун над всеми нашими поступками.

4

У Степаниды, бывшей невесты палача Ивана Пшунки, пропал голос. Вернулась Степанида из замка Вишневецкого в дом родной под Рождество. Время с колядками ходить, а Степанида из хаты ни ногой, да и в хате ее не видно. Забилась в уголок чулки вязать. Спицы в руках летают. Очнулась, а чулок хоть вокруг избы обмотай. Змею сплела, удава.

В морозном воздухе девичий смех за три версты слышно. Колядуют дивчинки, колядуют парубки, а Степанидину хату стороной обходят. Отреклась Степанида от Пшунки, как от чумы, да только на такую страдалицу и поглядеть боязно, иная беда от погляда прилипает.