Любимое уравнение профессора
Шрифт:
Позже, прокручивая эту историю в памяти снова и снова, я не уставала поражаться ее загадкам. Что за таинственные причины заставляли Мадам так безжалостно увольнять меня и так абсурдно противиться тому, чтобы Профессор виделся с моим сыном?
Я больше не сомневалась: в тот вечер, после бейсбольного матча, это она шпионила за нами из садика под окном. Но, представляя, как пожилая дама прячется в кустах, стискивая свою трость и волоча покалеченную ногу, я почти забывала о своих обидах и уже просто жалела ее…
Иногда, впрочем, меня посещали и такие сомнения: а может, само обвинение в том, что я зарюсь на чьи-то деньги,
Вновь на старую работу я заступила 7 июля — в праздник Танабата[26]. Когда Профессор встретил меня в дверях, записки трепыхались на его пиджаке точь-в-точь как фестивальные бумажные ленточки, на которых влюбленные пишут свои пожелания. Листок с моим портретиком и закорючкой квадратного корня все еще болтался у него на манжете.
— Сколько ты весила, когда родилась? — спросил он. Уже что-то новенькое.
— Три кило двести семнадцать грамм, — ответила я, хотя это был вес при рождении Коренька, а своего я не помнила.
— Два в степени три тысячи двести семнадцать минус один? Простое число Мерсенна! — пробубнил он жизнерадостно, удаляясь к себе в кабинет.
За прошедший месяц «Тиграм» удалось вернуться в гонку за титул. После сокрушительного ноу-хиттера Юфунэ хорошую защиту они укрепили еще и достойной атакой. Но где-то с конца июня удача совсем отвернулась от них, — проиграв шесть матчей подряд, они позволили «Гигантам» вырваться вперед и сползли аж на третье место.
Замещавшая меня домработница, явная мастерица отбивать чужие мячи, была настоящей педанткой. Все книги в кабинете Профессора — трактаты, теоремы, задачники, которые я даже тронуть не смела, боясь прогневить их хозяина, — та женщина разгребла и расставила на полках ровными рядами, а что не влезло, так же аккуратно, томик к томику, выстроила на платяном шкафу и в щели между диваном и полом. Принцип сортировки книгу нее был только один: по размеру. Спору нет, теперь в кабинете стало просторней. Но мудрейший порядок, копившийся в недрах этого хаоса столько лет, был подорван до основания.
Увидев все это, я тут же вспомнила о жестянке из-под печенья с бейсбольными карточками. Хвала небесам, она тут же нашлась — теперь она служила подпоркой для книжного ряда. Энацу внутри был целехонек.
Но как бы ни елозили «Тигры» по шкале первенства и как бы разрушительно ни прибирались без меня в кабинете, Профессора было не изменить. Уже через пару дней все усилия прежней домработницы растворились, точно волны в песке, и в берлогу Профессора вернулся ее первозданный хаос.
Записку, оставленную Профессором ровно в центре стола, я сохранила бережно. Мадам очень любезно предпочла не заметить, как аккуратно я сложила листок пополам и спрятала в портмоне, под фотографию Коренька.
Чтобы разобраться в формуле, я отправилась в библиотеку. Конечно, спросить у Профессора было бы проще, но я сердцем чуяла, что пойму его послание куда глубже, если покопаюсь во всем сама. Предчувствие
В последний раз я приходила в библиотеку прошлым летом, когда Кореньку для школьного проекта понадобились книги про динозавров. Уголок с книгами по математике оказался на втором этаже, в самом конце восточного крыла. Там было безлюдно и тихо.
В отличие от книг в кабинете — потертых, истрепанных, с крошками от еды и следами профессорских пальцев, — библиотечные книги о числах были такими чистенькими и строгими, что и приближаться к ним не хотелось. Подозреваю, многие из них так и останутся нераскрытыми на века…
Я достала из портмоне уравнение Профессора.
ei + 1 = 0.
Его обычный, уверенный почерк. Скругленные знаки, шершавый грифель, но все цифры прописаны внятно, а нолик в конце выведен особенно бережно, не спеша. Совсем убористая даже для небольшого листка, эта формула выглядела скромно и одиноко.
Но чем дольше я в нее вглядывалась, тем необычней она казалась. По сравнению с теми немногими формулами, что я вообще помнила, — ну, скажем, «площадь прямоугольника равна его длине, умноженной на ширину» или «квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов» и так далее, — это уравнение казалось каким-то перекошенным, словно потерявшим баланс. Собственно чисел в нем я видела лишь два — 1 и 0, а действие только одно — сложение. Эта предельно сжатая формула вызывала только один вопрос: зачем ее первому элементу такая огромная голова, если удерживать ее в балансе приходится бедным ноликом?
С чего начинать «изучение», я понятия не имела. Но делать нечего, я стала просто вытаскивать книги наугад и пролистывать их одну за другой. В каждой — сплошные цифры. Глядя на них, очень трудно поверить в то, что они из одного мира с нами. Разве все эти схемы тайн великого космоса не скопированы из записной книжки Бога?
В моем воображении Создатель Вселенной сидит где-то на самом краю Небес и плетет из тончайших нитей свое кружево, пропускающее даже самые слабые лучики света. Общий замысел этого кружева — в голове у Создателя, и никто не может ни украсть его, ни даже предвосхитить очередной узор. Снуют туда-сюда без устали небесные коклюшки, и кружево разбегается во все стороны плавными волнами на вселенском ветру. Так мягко, что нестерпимо хочется прикоснуться к нему, прижаться щекой. Для сокрытого в нем узора мы все пытаемся подобрать какие-то слова, стараясь усвоить хотя бы крохотный его фрагмент, с которым можно вернуться на Землю…
Перед глазами мелькнул корешок «Последней теоремы Ферма»[27]. В этой книжке излагались не числа, а связанные с великой теоремой истории, с ходу понятные даже мне. О самой этой теореме я помнила лишь то, что ее пытались решить веками, и все без толку. Но мне даже в голову не приходило, что она формулируется так просто:
Для любого натурального числа n, начиная с 3, уравнение Хn + Уn - Zn не имеет решения в целых числах.