Любимый ученик Мехмед
Шрифт:
— Да простит меня мой повелитель, если я оказался слишком дерзким в своём непослушании, — отозвался Заганос и осторожно взглянул на собеседника.
— Ты заслужил не порицание, а поощрение, — восхищённо ответил Мехмед, но теперь его слова были не совсем искренними, поскольку служили определённой цели — юный султан хотел заставить своего слугу стать ещё более откровенным. Хотелось почитать тайную переписку!
Заганос обрадовался восхищению, а Мехмед уже плёл сети:
— Вот что: я решил не просто вернуть тебя ко двору, а дать тебе более высокую должность. Ты был третьим визиром — станешь вторым. Это значит, что выше тебя окажется только Халил, а дальше посмотрим.
— Благодарю, повелитель, —
Выждав несколько мгновений, Мехмед снова принялся расспрашивать:
— И что было в письмах, которыми ты обменивался с Шехабеддином-пашой? Вы обсуждали государственные дела?
— Да, и это тоже.
— А что ещё вы обсуждали?
Заганос-паша чуть улыбнулся и развёл руками:
— Многое, повелитель. Многое.
— Ах, как жаль, что у тебя не сохранилось ни одного письма! — воскликнул Мехмед, отвернувшись от визира, но в то же время внимательно глядя на него краем глаза.
На лице Заганоса отразилось лёгкое замешательство, которое означало, что утверждение Мехмеда насчёт пропавших писем неверно. Заганос, наверное, размышлял, возразить своему повелителю или нет, но прежде, чем успело появиться решение, юный султан повернулся к собеседнику и произнёс:
— Неужели, письма сохранились?
— Да, я храню их.
— И где они сейчас?
— Со мной.
А вот на это Мехмед уже не надеялся. Он думал прочитать письма через некоторое время, но и мечтать не мог, что получит возможность так скоро.
— Ты не решился оставить их в Балыкесире? — спросил юный султан. — Ты боялся, что кто-нибудь найдёт и прочтёт?
Визир вдруг преисполнился самоуверенности и даже усмехнулся:
— Повелитель, единственная причина, по которой я не оставил те письма в Балыкесире, это мои жёны. Я не хотел, чтобы мои жёны в моё отсутствие нашли и сожгли послания, которые утешали меня на протяжении четырёх лет.
Теперь Мехмед удивился даже сильнее, чем тогда, когда узнал о переписке:
— Неужели, у тебя в Балыкесире нет слуг, которые могли бы не допустить твоих жён в твои покои, когда ты в отъезде?
— Ты не видел моих жён, повелитель. Они очень ревнивы. И очень настойчивы, когда ревнуют, — улыбнулся визир.
— Раз уж эти письма при тебе, дай мне прочесть что-нибудь, — попросил Мехмед и добавил, увидев, что собеседник снова смутился: — Заганос-паша, неужели ты до сих пор полагаешь, что меня рано посвящать в такие тайны? Полагаешь, я не достаточно возмужал? Или ты мало доверяешь мне?
Визир, конечно, помнил о только что обещанной высокой должности, поэтому теперь не мог отказать своему не в меру любопытному господину. Никак не мог!
Заганос несколько мгновений колебался, а затем решительным движением залез пальцами себе за воротник, вытаскивая наружу чёрный шёлковый шнурок. Оказалось, что на шее у визира, на шнурке висит небольшой железный ключ.
— Прошу тебя следовать за мной, повелитель, — тихо произнёс обладатель ключа, после чего вместе с юным султаном вышел в коридор и проследовал в свои покои.
Там суетились слуги Заганоса, разбирая вещи. Увидев султана и своего господина, челядинцы низко поклонились, а визир жестом приказал им удалиться в соседние комнаты и закрыть двери.
Окинув взглядом обстановку, Заганос подошёл к одному из нераспакованных тюков, опустился на колени, развязал верёвки и вынул из недр тюка, набитого некими тряпками, простую деревянную шкатулку, которую
Ключом, висевшим на шее, Заганос отпер шкатулку. В ней оказались бумаги — вскрытые письма, каждое из которых было сложено в несколько раз. Посланий скопилось много, но визир перебирал их так, будто помнил содержание каждого.
Мехмед вдруг поймал себя на мысли, что хочет отобрать у Заганоса шкатулку и прочесть всё, что там есть, но такого поступка визир никогда бы не простил даже своему повелителю. То, что Заганос согласился показать одно или несколько писем, уже являлось доказательством преданности — неоспоримым доказательством, которое следовало ценить — поэтому юный султан терпеливо ждал, пока визир выберет, которую часть своей тайной жизни открыть своему господину.
Наконец, выбор совершился. Заганос вынул письмо, находившееся в шкатулке ближе к краю, и пояснил:
— Повелитель, вот это было написано четыре года назад. Я даю тебе именно это письмо, потому что содержание будет тебе полностью понятным. Это первое письмо, которое Шехабеддин-паша прислал мне в Балыкесир.
Мехмед взял сложенный жёлтый лист и невольно отметил, что уголки истёрлись, как и края во многих местах. Очевидно, получатель не раз доставал письмо из шкатулки, чтобы перечитать, и вот теперь оно оказалось в руках у постороннего.
Юный султан присел на софу, стоявшую посреди комнаты, и вгляделся в строчки. Язык оказался персидским, и это не удивило. Престарелый учитель литературы, оставшийся в Манисе, не раз говорил, что персидский язык считается наиболее подходящим, чтобы говорить о любви. К тому же автором послания был перс.
Мехмед опять вспомнил, что имя Шехабеддина-паши правильно звучит как Шихаб ад-Дин, а язык любви является для этого человека родным. Значит, не следовало сомневаться, что в письме каждое слово идёт от самого сердца:
«Любовь моя, пишу тебе, пусть мне и запретили. Если это послание перехватят, не знаю, что будет, но лучше я подвергнусь опасности, чем потеряю надежду получить от тебя известие. Напиши мне, как ты живёшь теперь. Напиши, остались ли твои чувства прежними. Когда ты видишь в ночном небе летящую звезду, вспоминаешь ли, что в Коране такая звезда называется словом «шихаб»?
Помню, перед отъездом ты сказал, что не таишь обиды на меня за то, что я оказался удачливее. Ты удалён от двора, а я получил возможность остаться, но порой мой удачный жребий тяготит меня — тогда, когда мне кажется, что ты всё же обижен.
Лучше бы нам с тобой поменяться местами. Пусть я стал бы тем, кто признан главным виновником и удалён из столицы. Тогда я мог бы с надеждой ждать от тебя письма. Это лучше, чем отправить письмо и бояться, что оно останется без ответа.
Любовь моя, прошёл всего месяц, а я чахну от тоски. Гляжу в зеркало и вижу, что состарился. Ты забрал мою молодость, уезжая. Верни мне хоть часть её вместе с твоим письмом! Всё, о чём я смею теперь мечтать — послание от тебя с клятвами верности.
Напиши, могу ли я что-нибудь сделать для тебя. Перед отъездом ты говорил, что ничего сделать нельзя, но теперь, возможно, ход твоих мыслей изменился. Как рад был бы я чем-нибудь услужить тебе! Моя тоскливая жизнь обрела бы смысл. Исполняя твоё поручение, я чувствовал бы, что ты ближе, чем теперь.
Когда ты пишешь мне, то становишься ближе, чем когда ты молчишь. Когда ты повелеваешь мне, ты ближе, чем когда ничего не требуешь. Напиши мне, любовь моя, и отправь ответ с тем же человеком, который вручит тебе это письмо. Твой сердечный друг будет с надеждой ждать».