Любивший Мату Хари
Шрифт:
Он увидел её сначала через полуоткрытую дверь, дремлющую в жёлтом свете лампы. Её волосы, отбрасывая тень, упали ей на лицо. Руки казались очень маленькими и бледными. Несколько его самых последних гравюр сухой иглой были разбросаны у её ног. Кот спал у неё на коленях. Мгновение он и в самом деле колебался, думал, не ускользнуть ли прочь, найти экипаж и уехать. Но всё-таки он сел на оконный ящик для растений и вытащил ещё одну сигарету. После приблизительно минуты, ощущавшейся длиной в час, она открыла глаза.
— Привет, Ники. Как дела?
— Чего
Она улыбнулась:
— Ничего особенного. — Затем, притронувшись к свисающей кошачьей лапе: — А его как зовут?
Грей сделал глубокий вздох:
— Кот.
— Как бродячего кота?
— Наверное.
— Ну, мне это не нравится. Я думаю, тебе следовало бы назвать его Сократом. Или, может быть, Джоном Филиппом.
Было холодно, поэтому он принёс ей бренди, для себя оставив джин. Пальто у неё было новым, но порванным у рукава, а туфли в таком состоянии, что было похоже, будто она исходила многие мили.
— Мне нравятся твои работы, — наконец сказала она. — Особенно эти зимние сцены. Они напомнили мне — о, не знаю — о Рождестве.
Тогда как он всё время пытался нарисовать смерть.
— Слушай, ты хочешь что-нибудь поесть?
Она пожала плечами:
— А что у тебя есть?
Он отправился в ту часть комнаты, что служила ему кухней, и начал шарить по шкафам. И не нашёл ничего, кроме нескольких банок тушёнки, сыра и обкрошившегося печенья.
— Я думаю, мы всегда можем отправиться в Баретту, — сказал он. — Или в какое-то иное место.
— Почему ты не ответил на моё письмо, Ники? Две недели, а ты не ответил. Так почему?
Он опять сел, вытаскивая новую сигарету:
— Я был занят.
— И ещё поговорил с Чарли Данбаром, да?
Он посмотрел на дальнюю стену, куда свет от лампы отбрасывал их тени, и ему показалось, что её тень похожа на тень тоненького ребёнка, а его — на тень больной обезьяны. Он прикурил сигарету и увидел, что у него дрожит рука. Он хотел выпить, но не мог сразу отыскать чистый стакан.
Наконец спросил спокойно, насколько мог:
— Кто такой Рудольф Шпанглер?
Она усмехнулась:
— Значит, ты говорил с Чарльзом?
— Кто он?
— Друг.
— Какого рода друг?
— Новый друг.
— Богатый друг?
Она покачала головой и демонстративно вздохнула:
— Боже, Ники. Ты же не ожидал, что я всю свою жизнь проведу с Чарльзом? — И затем, поигрывая кошачьей лапкой: — В любом случае он получил то, что хотел.
Он молча смотрел, как она проводит рукою по кошачьей спине.
— Как долго ты была с ним?
— Хм-м-м?
— Со Шпанглером. Как долго ты была с ним?
Она пожала плечами:
— Неделю.
— И как это было?
— Превосходно. Он взял меня в Женеву. Ты когда-нибудь видел Женеву?
Внизу на лестнице раздались шаги, возможно, пьяного соседа или вновь того призрака Михарда.
— Как ты встретила его? Какой он?
— Казанова [23] .
23
Казанова Джованни Джакомо (1725—1798) — итальянский писатель, знаменитый авантюрист, запечатлевший свои приключения в известных «Мемуарах».
— Ты собираешься ещё раз встретиться с ним?
— С Чарльзом? Откуда мне знать?
— Я имею в виду Шпанглера.
Она надула губы, недовольно нахмурившись:
— Не знаю, может быть.
— Когда?
— Не знаю.
Он отошёл от окна и двинулся к мольберту, где несколько кистей отмокало в скипидаре. Он слышал, как она тихо разговаривала с котом, и подумал: она ещё не знает. Он опять мельком взглянул на её лицо в свете лампы и понял, что ничего реально не изменилось. И ещё подумал, что произойдёт, если он поцелует её.
— Знаешь, я всегда хотела кошку, — сказала она. — С тех самых пор, как была маленькой, но помню, что папа не позволил мне её держать.
Он шагнул к ней, надеясь поймать её ускользающий взгляд.
— Мне кажется, ты говорила, что папа разрешал тебе всё.
— Я лгала.
Он налил в её стакан ещё бренди, она выпила молча, молчание, казалось, сближало их. Отдалённые колокола отзванивали полночь, слышалась последняя песня из кафе на углу.
— Не знаю, найдём ли мы сейчас где-нибудь поесть, — сказал он.
Она улыбнулась:
— Я хотела повидаться с тобой, Ники. Честное слово, вот единственная причина, почему я пришла. Я просто захотела увидеть тебя.
— А что потом? Обратно к Данбару, или к Шпанглеру, или к...
— Пожалуйста, не сейчас. Я опять заблудилась. Ты не видишь? Я по-настоящему заблудилась теперь... — Стиснув его руку и притянув к себе: — А ты единственный, кто может отыскать меня.
Он поцеловал её, увидел, что она плачет, и ещё раз поцеловал. Сначала она отвечала как ребёнок, странно застенчиво, и что-то бормотала о кошке. Но вот он ощутил, что её губы раздвинулись и её сердце забилось рядом с его сердцем.
Она разделась в темноте, шагнула в свет от окна, и он увидел, что она улыбается. Он провёл рукой по всё ещё совершенному изгибу её спины. Дождь не шёл, но ветер сквозь провисшие ставни дул со звуком текущей воды.
И конечно, были две или три минуты, когда он хотел остановить её, попросить оставить его в покое. Но скоро это прошло, и он сожалел только, что не переменил постельное бельё.
Она оставалась у него четырнадцать дней — неделю до Рождества и первую неделю нового года. В Париже было холодно от ранней непогоды, но они редко покидали комнату. Утра были особенно красивы, с глазированными белой изморозью окнами. Рассвет, однако, наступал медленно, как будто борясь с ночным ветром.