Любовь хранит нас

Иголкина Леля

«Что с юродивого взять, ХельСми! Ты ж не против? — Нет-нет! Даже прикольно!».

На том и порешили!

— Фиксируем положение. Вот он! — сонолог разворачивает к нам экран и улыбается.

Мы перестаем дышать, а Лешка даже моргать. По-моему, Смирнов сейчас застыл, как изваяние, и боится даже сделать малюсенький шаг.

— Леш?

Он молчит, как рыба, но с экрана взор не сводит.

— Лешка?

Нет! Все впустую — тишина.

— Смирнов!

— Я тебя слышу, Оля, но ты мне мешаешь. Я не пойму, — теперь

он обращается к врачу, — а почему он… Погодите, это ведь он?

— Трудно сказать. Ребенок затаился и отвернулся. Прячется и не хочет показывать родителям свое достоинство.

— Нельзя ли его как-то растормошить и повернуть?

— Между прочим, он все слышит, уважаемый отец. Какие методы Вы предлагаете применить к очень неокрепшему ребенку весом, — щелкают кнопки — прибор пищит, а врач и мой Смирнов синхронно крутят головы, — всего лишь пятьдесят пять граммов. Нормальный, кстати, весьма солидный вес, как для четырнадцати недель.

— Замечательно. Душа моя, ты слышишь? Аж целых пятьдесят пять граммов. Господи! Богатырь! Но мы хотели бы узнать — мальчик или девочка.

— Принципиально? — врач прищуривается и, кажется, становится в стойку «вы обалдели, что ли».

— Нет-нет, — я вклиниваюсь в их разговор. — Все равно! Нам с мужем все равно.

— Я поспорил с младшим братом. Сказал, что там мальчишка, а он на девочку забился, поэтому…

У сонолога открывается рот и смешно выпучиваются глаза — я прыскаю со смеха, живот колышется, а датчик дергается. Ну что ж, картинка пропадает, а малыш, взмахнув ручками, куда-то шустренько уплывает и совсем с наших радаров исчезает.

— Лешка, — шепчу, а он наклоняется к моим губам своим ухом, — перестань, пожалуйста, пугать врача. Подумают еще, что мы тут тотализатор организовали.

— Да, нормально все, душа моя. Какой тотализатор? Просто интересно, кто этот пятидесятиграммовый бармалей.

— Заново. Тишина, — узист к нам обращается.

В этот раз спокойнее и увереннее — специалист двигается по уже пройденным следам и еще раз ловит в сети своего датчика моего маленького непоседу:

— Так! И снова здравствуйте, мои родители. Послушаем сердечко?

— А пол?

— Леш, успокойся, — хватаю его за руку.

— Я думаю, — врач приближает свое лицо к экрану, Смирнов все в точности повторяет за ней, а я, как привязанная к мужу, на локтях приподнимаюсь, — что это определенно папина дочка. Шустрая, подвижная, игривая малышка.

— Девочка? — улыбаюсь. — Дочечка?

— Определенно, — женщина тычет в нужное место, а Смирнов в это же время прикрывает двумя руками лицо. — Вы…

— Обалдеть! — шепчет и шипит. — Немыслимо.

— То есть? — она очень изумляется — да уж, наши отношения трудно посторонним объяснить. — Вы рассчитывали на мальчишку? Бывает, но тут, если можно так сказать, Ваша «вина». Последнее в кавычках, если что.

Я пытаюсь оправдать поведение любимого мужа:

— Вы не

подумайте, он очень-очень рад. Леш?

— Угу. Просто зашибись как!

Не пойму, он там плачет, что ли? Господи! На какую сумму они там поспорили, что он так эмоционально реагирует?

— Да-да, я рад. Это великолепно! — красный, возбужденный с полосками от ногтей на лице, Смирнов к нам с некоторым воодушевлением в голосе наконец-то возвращается. — Великолепно! Девчонка… Маленькая… Дочка… Крошка… Солнышко мое!

Дальше все строго по медицинскому протоколу. Врач проверяет стойкий бодрый сердечный ритм, измеряет малышку, проверяет рефлексы — улыбка, слух, реакция на свет.

— Вам не кажется, что он, то есть она, немного, — Лешка мнется, вижу, как тщательно подбирает слова, — как бы это сказать… Ребенок словно не доедает, она очень худенькая, тоненькие ручки, ножки. Любимая, прости, но она — доходяга.

Лучше, видимо, слова не подобрал!

— Все в пределах нормы. Абсолютно никаких проблем — и подвижность, и размеры, и даже ее игривое настроение говорят о том, что для своего срока ребенок развивается нормально, ни в весе, ни в росте, ни в ЧСС не отстает. Это маленькая жизнь и она только-только развивается, а подкожный жирок малышка запросто наберет ближе к родам. У Вас всего лишь четырнадцать недель…

Так! Смирнов немного успокоился — стал улыбаться, чаще заглядывать в монитор, трогать мои пальцы и даже что-то как будто бухтеть под нос.

На улице, по пути к машине, я задаю вопрос:

— Что ты там напевал?

— Напевал? — делает крайне изумленное лицо и даже шею слегка вытягивает. — Когда? Я и петь-то не умею.

Я щипаю его за бок и еще раз спрашиваю:

— Лешка, ей-богу, перестань. Что пел?

— Да имя я подбирал. И-М-Я для малышки, — усмехается и притягивает меня к себе на бок. — Надо уже думать, одалиска. Это же важно.

— Я…

— Нет! Нет! Нет! Ты уже придумала, что ли? — Лешка осторожно меня приподнимает и оставшиеся пару метров просто, как дорожную сумку, несет.

— Это сейчас обязательно было делать, мой любимый муж?

Он опускает меня возле двери, не спешит ее открывать, а с прищуром внимательно рассматривает мое лицо, потом шею, грудь, талию…

— Смирнов, заканчивай меня пытать, — прячу взгляд и переступаю с ноги на ногу. — У меня все горит, пылает, и даже уши чешутся. Алешенька!

— Называй, — негромко приказывает. — Давай! Громко и в эфир! Пусть весь город слышит. Ну!

— Ксения, — глядя ему в глаза, произношу.

Он громко выдыхает, широко улыбается, затем несильно приседает и как-то смешно руками и пальцами двигает, словно желает меня пощекотать.

— Ты чего? — пугаясь, отступаю назад.

— Слава Богу, что не сколопендра, — дергает замок и распахивает дверь, затем подхватывает меня и усаживает на постоянное месторасположение. — Пристегивайся, малыш.