Любовь хранит нас
Шрифт:
— Ты хочешь детей? — и быстро добавляю. — От меня?
Лешка сглатывает и со стоном кривит лицо.
— Оле-е-е-е-чк-а-а-а.
— Ответь, пожалуйста. Ты хотел бы детей от меня?
Он прищуривается и опускает взгляд ко мне:
— Очень, детка. Очень, очень, очень… Я…
— У меня…
— Неважно. Стоп! Не надо.
— Погоди, — прикрываю тремя пальцами его губы, — тшш, не мешай. Я не смогу дальше двигаться, если сейчас не выскажусь. Потерпи немного.
Мы оба замолкаем и чего-то сверхъестественного в абсолютном вакууме ждем.
— Там, на маяке, у Пети.
— Да, конечно, — спокойно подтверждает.
— Ты спросил: «Где твой ребенок, Климова, где твой сын?». Я разозлилась. Помнишь?
— Олечка, это не мое дело, у каждого человека есть прошлое, которое прошло. Так ведь?
— Я ответила, что у меня нет детей, — настырно продолжаю.
— Ты…
— Я солгала, Алеша. Вернее, недоговорила. У меня больше нет ребенка — так правильнее, так я должна была ответить. Но сыночек был! Он, — опускаю голову и прижимаю подбородок к самой шее, — умер, я бездумно и очень опрометчиво прокляла свою малютку. Пожелала ему смерти, и он в день своего страшного рождения… Ушел. Родился слишком крошечный и…мертвый.
Муж громко дышит. Не знаю как, но четко ощущаю эту мощь. Его грудная клетка бьет мне в спину, словно тараном прошибает, и пытается пронзить насквозь.
— Он сделал мне ребенка. По-другому и не скажешь. Пожалуйста, поверь, я этого не хотела. Делала все, чтобы не забеременеть, чтобы случайно этого не произошло, но… Дима не пользовался никакими контрацептивами, он или забывал, или специально в моем присутствии разрывал презервативы. Он…
— Сука гребаная! Больная тварь! Убью, — рычит.
— Тшш, Леша, пожалуйста. Перестань! Не надо.
— Убью его, убью.
— Он уже наказан, а ты не злись. Ну, — вытягиваю руки и закидываю ему на шею, не глядя, глажу густые слегка волнистые волосы, перемещаюсь на затылок, спускаюсь ладонями на уши, и шепчу. — Пожалуйста, тшш. Хватит! Я прошу.
Лешка утыкается носом мне в макушку и елозит губами по волосам. Цепляется зубами и щетиной — больно тянет и с корнем отдельные волосины выдирает.
— Я родила раньше срока. На нервной почве, видимо, началась родовая деятельность. В тот вечер я была одна. Не паниковала, не дергалась, взяла сумку, там были приготовленные вещи, проверила все документы, полисы и договоры, пересчитала отложенные деньги и спокойно вызвала такси. Все начиналось хорошо…
— Оля, душа моя, идем на лавочку.
— Нет! Я не сяду, просто не смогу смотреть тебе в глаза. Давай так, у речки, у этого бортика, с видом на бесконечный горизонт. Смирнов, ну потерпи меня. Может быть…
— Продолжай, любимая, — опускается лицом мне на плечо и бережно трется об меня своей щекой.
Я прикрываю глаза и вспоминаю в мельчайших подробностях то, что тогда в том жутком родильном доме произошло.
— А там… Господи, Алешка! В предродовой палате я познакомилась, — громко сглатываю, всхлипываю, икаю и с громким ревом произношу, — с его первой, настоящей, женой. Она рожала в тот же день, там же и на тех же условиях! Это невыносимо. Врачи все повторяли ее фамилию: «Черненькая, раскрытие неполное, подождем еще. Черненькая пора прокапаться, наверное…».
— А ты? Как ты поняла,
— Эта баба постоянно звала его. Обвиняла, ругала, посылала далеко и на все буквы алфавита. Мол, он, скотина, сделал малыша, а сам смылся, чем-то занят, висит, подлец, на телефоне, и ждет поздравительного звонка. А я ведь не меняла фамилию, Алеша. Единственное мое условие, которое он не смог опротестовать! Категорически! Отказалась наотрез! Я разодрала ему лицо, но проявила настойчивость хотя бы в этом. М-м-м… Эта женщина кричала, словно на скотобойне. А я заткнулась, закусив губу, терпела и ждала, когда ж ее переведут в родильный зал. Ей-богу, это было просто невыносимо…
— Я все понял, детка. Ты можешь не продолжать…
— … Она скулила, что ее муж — великий мужественный пожарный, что он сейчас выполняет свой профессиональный и служебный долг. Сволочь! Сволочь он! Чертов шизофреник! Спал идиот с обеими, детей сделал… Ладно ей! А мне? Мне-то за что? Если не хотел меня, питался местью, и не планировал дальнейшую совместную судьбу. За что?
Алешка силой разворачивает меня к себе лицом и зажимает голову в огромных лапах:
— Ты ни в чем не виновата! Не твоя вина.
— Я ведь терпела, на что-то рассчитывала, ждала чего-то… Алеша!
— Мы все такие, Оль, все! Абсолютно! Без половой дискриминации. Неважно в штанах или юбке, мы ждем облегчения, взаимопонимания, любви, в конце концов.
— Мой шрам. Там, — глаза вниз опускаю, — ты понимаешь?
— Я знаю, что это, малыш. От операции, кесарево сечение. Я прав?
— Да-да. Он родился мертвым, Алеша. Он умер, находясь в гнилой утробе своей недоматери. Я — долбаная плохая сука-мать! Ты знаешь, как я его ругала и била себя по животу, как я желала ему смерти, знаешь, знаешь? Я возненавидела собственного ребенка, а он, несчастный, нелюбимый, разрывал меня изнутри, словно прекрасно понимал, что его ждет при появлении на свет. Я бы… Я бы удавила его вот этими руками… Господи! Я — жестокая дрянь! Убийца…
— Тшш. Ерунда, малыш. Не верю! Ты не такая! Ты — не злая, не мерзкая, не агрессивная, ты… Хочешь знать, как я вижу нас?
Сквозь слезы головой киваю в знак согласия.
— Ик, извини меня, хр-ик, — хнычу, безобразно кривляюсь, хрюкаю, икаю. — Извини, пожалуйста…
Он вдруг легко отталкивает меня от себя и опускает свои огромные ладони на мой живот.
— У нас будут красивые дети, одалиска. Как ты, душа моя, как ты. Думаю, что, м-м-м, двое? Ты как на это смотришь? — круговыми движениями муж гладит низ моего живота. — Два пацаненка?
— Ты хочешь мальчиков. Сыновей? Двух братиков? Ты… — затихаю и пытаюсь улыбнуться.
— Две девочки! Или братик с сестричкой. Но двое минимум, малыш. Детворе должно быть нескучно с нами, с угрюмыми родителями. Понимаешь?
— Алеш-а-а-а. Я…
— Ты ведь можешь иметь детей? Ты… Оль, что врачи говорят? — он вдруг серьезнеет и замолкает — муж ждет только положительный ответ.
— Юрий Григорьевич, — быстро осекаюсь, поймав его недоумевающий взгляд, — это мой врач, Леша.
— У-у-у, — с улыбкой продолжает свои круговые движения по моему исполосованному животу.