Любовь хранит нас
Шрифт:
— Мы уже поедем, — он не смотрит на Максима, держащего на руках живой сверток с сыном, не смотрит на Надежду, не смотрит на меня, отчаянно хватает за руку и тянет из радушного дома на выход. — Нам пора! Поздравляю, Зверь, Голден леди! Вы… Вы… Извините, но у нас есть еще дела.
— Да-да, — Надя недоумевающе стрекочет, — спасибо, что с Сашкой посидели. Как она?
— Она уснула полчасика назад, — на ходу ей бросаю, а сама пытаюсь вытянуть пальцы из огромной лапы мужа — он делает мне очень больно, а я ему в спину шиплю. — Ты… Ты… Отпусти, Алеша.
Он практически выталкивает меня на улицу и безмолвно подгоняет вперед к машине набычившимся, налитым кровью, взглядом, а затем вдруг рычит:
— Иди вперед.
— Леш, — оглядываюсь, как преступница, по сторонам.
— Хватит разговоров, Оля. Поехали, пожалуйста, домой. Тошно находиться в этом счастливом многодетном семействе. Блядь! Похоже, я тут окончательно завелся. Ты…
— Не виновата ни в чем, — всхлипываю и шепчу. — Ни в чем, ни в чем, Алешенька…
— Я не виню, — открывает мне дверь и помогает забраться внутрь. — Не виню, не виню, душа моя. Успокойся, детка. Мне просто нужно выбраться отсюда. От этого семейного сиропа у меня очевидный желчный застой.
Вечерний умиротворенный город, раскинувшийся на двух шикарных берегах реки. Он словно разделен на половинки — правое и левое предсердие, а речная гладь — центральная аорта, главная водная артерия, стягивает два любящих сердца вместе, две неприкаянные, но все-таки влюбленные друг в друга души.
— Алексей, давай на набережную свернем? — прикасаюсь к его щеке. — Ненадолго. Хочу поговорить. А? Пожалуйста. Это важно.
Он дергается, отклоняется, на меня не смотрит, а только злобно шипит:
— Нет. Этого не будет. Не будет. Сука! Я там уже был. Хватит — наелся в прошлый раз на сто с лишним лет. Только не там. Ты опять? Опять? Блядь, да что не так? Что ты хочешь, Оля? Извини, извини, извини меня.
Хочу поговорить и просто все ему рассказать. Он должен знать, какая я лихая мать, должен… Чтобы не питал иллюзий, ведь если не получится, то вот такой по обстоятельствам нас ожидает гребаный сюрприз.
— Пожалуйста, Алеша. Я прошу.
— М-м-м-м! Первая кочка и ты опять сдаешься. Господи! Приплыли! Нет-нет-нет. Не уйдешь! Не могу тебя потерять… Ты не уйдешь — я не позволю! — он пронзительно кричит, а я зажмуриваю глаза.
— Нет! Ни в коем случае. Я не сдаюсь. Не сдаюсь, Алешенька.
— Господи! Да за что? Что ты вытворяешь, детка?
Вижу, как указывает поворот и резко разворачивается, а машина шустро и легко, словно по горному серпантину, спускается к парковке. Остановившись и заглушив мотор, Алексей поворачивается ко мне и с гневным выражением на своем лице хрипит сквозь зубы, выплевывая хлесткие фразы в мое лицо:
— Мы не расстанемся, не разбежимся и не разведемся. М-м-м! Даже не мечтай об этом. Сразу предупреждаю, — он машет перед моим носом указательным пальцем, а я, как за учительской указкой за траекторией слежу. — Не расстанемся, что бы ты сейчас тут мне не завернула, я не уйду и не брошу тебя. Слышишь? Доходчиво? Что уставилась, как неживая?
— Нет, не расстанемся. Просто…
— На выход! — кивает подбородком через мое плечо. — Выходи из машины! Быстро на воздух. Марш, кому сказал!
Он не дает ни одного слова в свою защиту мне сказать. Я спрыгиваю с подножки, прикрываю дверь, оборачиваюсь и жду, когда он подойдет и поравняется со мной.
— Алеша…
— Туда. На колоннаду, — хватает меня под локоть и сильно тянет, да практически по воздуху несет.
У него и так не очень радужные ассоциации с этим местом, а тут все заново, опять.
Мы кружим на загруженной людьми центральной набережной уже полчаса. Я только порываюсь начать разговор, как он тут же отворачивается, отходит от меня, уставившись в черную воду, что-то шепчет и дергает за волосы себя. Я должна начать, раз все это заварилось из-за меня. Мне вытягивать нас и спасать…
— Иди ко мне, — улучив подходящий момент, подкрадываюсь к слишком нервному Смирнову, раскрываю его руки и маленьким котенком прижимаюсь спиной к его груди, — обними, если дорога…
Он быстро сводит свои руки на моем животе и подбородком фиксирует мою макушку.
— Ну вот и все, Алешка. Я в тисках! Ты держишь крепко? Мне не вырваться, не убежать?
Жду, когда хоть что-нибудь ответит.
— М-м-м-м. Об одном прошу, не мучай меня. Что ты делаешь?
Прикасаюсь к его правой руке, вернее, только лишь к безымянному пальцу, скованному моим кольцом.
— Горячо, очень жарко, словно в горниле. Не находишь, Лешка?
— Оль…
— Можно? — пытаюсь его правую руку оторвать от себя.
— Нет.
— Успокойся, любимый. Я ведь не убегу.
Он позволяет, а я быстро перекрещиваю наши пальцы и укладываю свое кольцо поверх его.
— Смотри, какая сила, Лешка. Металлическая, благородная, золотая. Без примесей и драгоценных камней! Только чистый металл — девственный, кипучий, яркий! — поднимаю эту сцепку и кручу перед его лицом. — Видишь? — затем подтягиваю наши руки к своему рту и прикасаюсь губами к его обручальному кольцу. — Мы не расстанемся, если ты сам этого не пожелаешь. Я обещаю, что не буду противиться, если ты вдруг скажешь, что я… Дрянь.
Боже! Как же тяжело! Невыносимо! Очень больно! Мои грехи тянут нашу новую семью в жуткий ад, в бездну, на заиленное дно.
— Алеша?
— М?
— Я задам один вопрос? Если мы еще играем? Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Без проблем. Готов, душа моя! Задавай, — чересчур спокойно произносит.
Задираю голову и пристально рассматриваю мужа снизу — гордый вздрагивающий слегка заросший подбородок, трепещущие длинные ресницы, широко раздувающиеся ноздри, гуляющие по скулам желваки и дрожащая, как будто бы в припадке, нижняя губа — он смотрит вдаль, меня сейчас не видит. Задумчивый и очень рассудительный, с четкой горизонтальной морщинкой на высоком лбу и с перпендикулярной ей короткой линией над переносицей…