Любовь хранит нас

Иголкина Леля

— О! А это еще что такое? Представление начинается? Смирнов, смотри, — кивком приказывает мне развернуться, ведь я сижу спиной. — Смотри-смотри! Лешка, там телочка такое вытворяет.

Без особого желания, обреченно, со скучающим, незаинтересованным видом поворачиваюсь и одним глазом обозреваю то, что сильно подогрело его.

Тот самый импровизированный ринг, на котором наверняка бикини-девки выясняют отношения, сейчас освещен одним прожектором, а в центре, в световом круге находится высокая фигура. Определенно женская и, чего душой кривить, даже очень женственная — полуголая девица с формами и тонкой талией, все очень даже

хорошо при ней. Каштановые длинные волосы, сама блестяще-смуглая, с большими черными глазами — огромные провалы на лице. Ее тело в движениях повторяет тот самый громкий точно-острый барабанный ритм, а рот наигранной улыбкой сияет. Я очень хорошо читаю неискренность, особенно на женском лице. Ей грустно — без сомнения, но она широко улыбается и стреляет глазками в озабоченную толпу, словно мужских уродов в бездну завлекает. Сирена, мать твою! А таких «обеспокоенных», как оказалось, в этом зале полным-полно. Да уж, несчастные, охваченные сексуальной истомой, дикой похотью, пьяные мудаки! К сцене с улюлюканьем и издевательскими смешками подтягиваются охочие поглазеть поближе, засунуть ей за металлический звенящий пояс денежную мзду, потрогать иногда показывающиеся ножки из-под длинного воздушного восточного наряда.

— Девка хороша, Лешка. Смотри, что вытворяет. Такое впечатление, что у нее там скрытый сексуальный механизм. Она — один сплошной оголенный нерв. Ее дергает под эту дробь, как марионетку. Мне кажется, у нее там в заднице находится моторчик, а в сиськах — какое-то реле. Тук-тук-тук, а красотка жопой вторит. Ну, посмотри!

— Гриш, ты что никогда не видел голое женское тело?

— Такое? — он рукой разворачивает мою морду и заставляет смотреть. — Определенно нет! Девчонка-зажигалка всех заводит. А ты знаешь, сука, а мне здесь уже нравится! Ради этого я бы сюда почаще приходил.

— А когда всех заведет, они будут драть ее по очереди или всем скопом? — цинично задаю вопрос. — Не интересует. Баба, танцующая стриптиз, к тому же не очень качественно — не возбуждает и не провоцирует на подвиг, да еще с натянутым оскалом и очевидным презрением на губах. Она же тут всех, по ходу, ненавидит, а эти толстолобики слюнки пускают и резво надрачивают себе в штаны. Да, сиськи при ней — я оценил, низ тоже мне зашел, а остальное… Ей не нравится, чем она тут занимается. Однозначно! Вот мой, говорю тебе, как адвокату, окончательный приговор.

— А мне нормально, тем более что это не стриптиз, Смирняга. Это похоже на танец живота!

— Да ты подкованный, как я погляжу, — откидываюсь на спинку дивана, принципиально на эту сцену не смотрю. — Познания в восточных танцах. Откуда, Гриша? Как так вышло? Ты посещал уроки этого мастерства? — ухмыляюсь. — Был повод для женского соблазнения?

— Ира немного занималась…

— А-а-а, ну тогда понятно. «Ира занималась», немного там, потом немного с тобой, а ресторан в итоге лишился хорошего бухгалтера! Зашить бы тебе ширинку, друг мой. Мы ведь договорились, не спускать там, где живем и плодотворно денежно работаем. На хрена, Гришаня, ты трогал девочку за тот самый пресловутый живот. А?

— Я тут не при чем. Ничего ей не обещал, только секс — и ничего личного.

— Там другое слово, Гриш. Там немного другое слово, а ты, как это не прискорбно, свел все нужное нам в свою безразмерную постель. А дальше что?

«Якутах! Якутах! Якутах*!» — толпа беснуется, хлопает в ладоши, свистит, улюлюкает и вываливает из пасти какую-то

буквенную чушь.

— Она из Якутии, что ли? Не пойму, — Велихов, хихикая, задает куда-то в воздух вопрос.

— Кто?

— Ну эта девочка, танцовщица, — подбородком указывает на сцену. — Что это такое «Якутах»? Первые четыре буквы меня наводят только на Якутию.

— Это ее имя, наверное. Она темненькая, вероятно, оттуда, с южных и слегка восточных частей земного шара. В Якутии прохладно будет, Гриш. Там таким не промышляют, там не до «животных танцев».

Публика орет еще минут десять, вызывая танцовщицу на бис. Она выходит и все заново начинает — намного дольше, быстрее, мощнее, ярче и сочнее.

— Задрала стерва! — не знаю, что меня заводит больше — ритм, ее движения или реакция на все это представление исключительно мужской толпы. — Уши заложило. Что за ересь и шаманство? Чего им всем так встало? Что они не видели? Дергающуюся бабу?

— Смирняга, а хочешь приват? Думаю, что за кругленькую сумму эта цыпочка разогрела бы тебя. Слегка расслабила, «там» разоружила. Чую-чую, к нам приближается твой сезонный депрессняк.

— Нет. Все нормально, Велихов. Как всегда. Меня все устраивает и без приватных телодвижений. Она не в моем вкусе и тряска сиськами, если уж откровенно, меня не возбуждает. И потом, я — не они, не стадо оголтелых шизиков, — назад киваю, указывая точное расположение задроченных ослов. — Мне никогда не нравилось то, что почему-то развлекает всех.

— Я ведь без подарка — все, как ты заказывал, выполняю твое поручение, поэтому… А? Слышишь? Ну, давай, куплю тебе плясунью на праздничный вечер! Смотри, бабки есть, девчонка просится к тебе на колени, она глазами уже минуты две усиленно полосует твою спину, Смирнов. Тебе не больно? Жарковато стало? А шея не горит?

— Не хочу, — но назад оборачиваюсь.

Сейчас девчонка смотрит на меня! Действительно, без сомнений. Смотрит прямо, нагло, без стеснения, с неприкрытым пренебрежением яд свой бабский расточает. Она что, вызов мне бросает? Кто кого переглядит? Детская игра в гляделки. Я поднимаюсь во весь свой рост и полностью разворачиваюсь к демонстрируемому представлению. Закладываю руки в карманы джинсов и вскидываю с самодовольной улыбкой подбородок:

«Ну что? Что ты хочешь, крошка?».

Она быстренько отводит взгляд — глаза в пол опускает, а движений телом не прекращает; ритм постепенно ускоряется, а эту красотку практически трясет. Погорячился! Девка завораживающе танцует — с лицом, конечно, явная наверняка неизлечимая проблема, там отпечаток горя или грусти, по-моему, физической неудовлетворенности, однозначной скуки, тоски и лютой ненависти к окружающим «нам», к «проклятым толстокожим мужикам»! Тут все без купюр — меня в таком интеллектуальном деле на мякине не провести. Я без слов хорошо таких лялечек читаю. Ненавидит и клянет, на чем свет стоит, поносит!

— Не откажусь, Григорий.

— Чего-чего?

— Давай свой приват. Пусть перед моим носом лично всеми буферами покрутит, а я ей щедро заплачу, если мне ее танец зайдет.

— Буферами? Громко сказано, малыш.

— Я жду, Велихов. Ты меня завел, взбудоражил мою фантазию, дал пищу для ума и свеженькое тельце для рук. Давай-давай-давай, шевели поршнями, как говорит мой батя, — хлопаю в ладоши и подгоняю друга. — Хочу ее! Хочу только ее! Иди на перехват, пока красотку на иной приват не заангажировал какой-нибудь бродяга.