Любовь хранит нас
Шрифт:
Становится передо мной, смотрит снизу вверх в мои глаза, а потом, скривив лицо, униженно опускает голову и начинает быстро тонкими пальчиками перебирать по жемчужным кнопочкам на своей груди. Девчонка раздевается? Она снимает блузочку и остается в черном лифчике. Нет! Я этого не хотел, об этом точно не просил!
— У Вас есть през…
— Что ты делаешь? — с предупреждением шиплю и сразу перехожу на рык. — Ты что тут вытворяешь? Что за фортели? Что хочешь исполнить? Сольный номер на диване?
— Я…
— Я спросил, что ты, мать твою, — по буквам недалекой
— Хочу поздравить Вас с днем рождения и отблагодарить, — шепчет и вымученно улыбается. — Вы спасли меня от унижения и возможного насилия, а потом с отцом помогли. Я бы не смогла его поднять, а это плохо. Денег нет, Алексей… Вернее, я не могу их дать. Поэтому…
Заладила: «Денег нет, денег нет. Хочу отблагодарить!». Твою мать! Да я ее сейчас урою. В свой праздничный день на преступление по страсти пойду!
— Отойди. Отойди от меня. Это… Блядь! Неправильно. Я так не могу. Я даже имени твоего не знаю. Как ты можешь?
— Как ты хочешь…
— Перестань! Ты от приватного танца без интима в клубе гордо отказалась, а сейчас вдруг не пойми с каких херов предлагаешь себя в собственной квартире взять. Здесь? На этом продавленном диване? При отце? Ты…
— Алексей…
— Я ухожу, — беру ее за голые плечи, приподнимаю и, как солдатика, переставляю и убираю со своего пути — по-моему, мне пора на выход. — Господи! Что с долбанной планетой? Что тут вообще случилось? Или это я, конченый дебил, с луны? Я вас не понимаю… Не понимаю.
Бухчу под нос, выскакиваю из комнаты, влетаю в коридор и резво обуваюсь:
— Не провожай. Не надо. Отойди! Сохраняй эту долбанную дистанцию и не переступай черту.
— Вы…
— Ты — проститутка? Оказываешь сексуальные услуги мужикам за деньги? Сюда кобелей приводишь? Обслуживаешь, танцульки тут свои заводишь, а они тебе платят? Но сегодня все сорвалось — я на крючок зашел? А те трое? Ты стала шустро передо мной оправдываться, хоть мне и все равно. Надо было им тебя оставить? Отвечай! Замолкла, как в рот воды набрала. Ты — очень дорогая, элитная, наверное, шлюха?
— Нет! Нет-нет. Я… Не занимаюсь этим. Вы не правы. Это просто хобби.
— Что? — с издевкой в голосе шиплю, присвистываю на гласных звуках «и». — Хобби? Спать с мужиками в качестве огромной благодарности. Это теперь называется модным словом «хобби»? Тот самый неотъемлемый пункт в супермодном женском саморазвитии! Твою мать!
— Я не сплю с мужчинами. Тем более за деньги. Вы меня не так поняли…
Очень грубо перебиваю:
— Когда найдешь себя, поднимешь с пола упавшую женскую гордость, тогда, возможно, — выпрямляюсь, поворачиваюсь к ней спиной и заканчиваю свою воспитательную беседу, уставившись, как зомби, во входную дверь, — а впрочем… Нет! Похрен! Не хочу! Я передумал! Все! Прощай!
— Прощай, — шепчет в спину. — Спасибо большое.
— Не хворай, изумруд. Живи счастливо и, — напоследок добавляю, — с гордо поднятой головой!
Выбрасываюсь из чумной квартиры, не дожидаясь лифта, сбегаю по ступенькам вниз, подлетаю к автомобилю, усаживаюсь и… Громко
По городу катаюсь еще три часа — нервы успокаиваю, курю, сижу в машине, на полной громкости прослушиваю свои музыкальные предпочтения и новые творения Серёжки, чему-то даже подпеваю, рассматриваю, как болван, окрестности, и, наконец, выпускной рассвет встречаю. Домой заваливаюсь утром, в шесть тридцать — ровненько, как по армейскому горну! Стараюсь не шуметь — снимаю обувь, стягиваю пиджак, рассматриваю отражение в зеркале — той потусторонней роже самодовольно улыбаюсь, бухтя под нос и тихо напевая, шагаю к себе во временную комнату! И…
— Алексей! — отец громко, командирским грубым басом, останавливает мое движение. — Сын, подойди сюда, пожалуйста. На кухню. Я — здесь!
— Пап, — шепчу и поглядываю наверх. — Привет! А мама…
— Спит! Она тебя ждала до трех часов ночи. Какая очередная блажь случилась или конченая х. йня тебя по городу носила? Где ты был?
— С Гришкой засиделись в ресторане, — с улыбкой подгоняю оправдания. — Потом катались, рассекали ночные дорожные просторы, а на финал я его подвез — он слишком много выжрал алкогольной шняги. Наш адвокат хмельной меры совсем не знает, как насосется, так и не замечает берегов.
Отец не злится, просто для незнающих его людей, угрюмую буку изображает.
— Посиди со мной, — батя указывает взглядом на стул. — Отметим день рождения?
— Пап, я не хочу. Наелся так, что уже в брюхо не лезет.
— Мама торт заказала, сын. Хотя бы чай попьем. Ты гуляй, конечно, но совесть все-таки имей. Она не стала есть сама и меня весь вечер впроголодь держала…
— Пап, извини. Не знал, что ты — отчаянная сладкоежка.
— Это уже старость, брат. Года и новые гастрономические предпочтения, — прыскает со смеха и легко хватает меня за волосы. — Садись, сынок. Давай-давай. Сигарету?
Наш разговор с отцом прерывает тот самый нехороший слишком ранний телефонный звонок. Отец, скривившись, смотрит на экран и шепчет:
— Твою мать! Только не она! Не хочу знать. Не верю. Блядь, Серёга! Серёга! Не вовремя, не вовремя.
— Пап, ты возьмешь? — осторожно спрашиваю.
Телефон разрывается — противная бормашинная трель, а отец, словно испугавшись предполагаемого сообщения, подскакивает и по-жабьи отпрыгивает к рабочему столу:
— Леш, там точно ничего хорошего. Это его дочь звонит. Значит, Серёга умер — ничего другого от ее звонков уже не жду. Чувствую… Сука! Дамы и господа, конченая жизнь. Конченая паскуда…
— Возьми трубку, пап, пожалуйста. Разбудим маму, — шепчу и на дверь постоянно оглядываюсь.
— Да! — отец рявкает в пространство, зажмуривает глаза и очень громко дышит.
У него включена громкая связь. Я отчетливо слышу молодой женский спокойный, тихий и размеренный, наверное, уставший голос:
— Максим Сергеевич, здравствуйте. Прошу прощения за очень ранний звонок, это Оля. Климова. Отец умер…
— Когда? — батя, прикрыв глаза, тихо задает собеседнице вопрос.
— Полчаса назад.