Любовь хранит нас
Шрифт:
Он отпускает мою шею и в сторону отходит:
— Пока, Смирнов!
— Гриш, — суфлирую в удаляющуюся спину друга, — скажи Максу, что я помню про Надькин заказ в ресторан — сделаю, как обещал, будет кукле витая мебель — французский уличный вариант. Я переделаю то, что ей не понравилось немного позже. Не могу пока, сейчас в кузне запара…
— Морозов знает! — Гришка оборачивается и с улыбкой говорит. — Леш, Макс в курсе, что ты — человек слова. Не переживай об этом. Да и этой парочке сейчас определенно не до «уличного варианта», как я из твоих рассказов понял.
—
И… Ушел. Но и за это хочу сказать ему отдельное «спасибо» — Велихов умеет быть ненавязчивым, вроде рядом был, а сейчас, как привидение, исчез. А был ли мальчик, тот самый адвокатик Гриша? Сам с собой смеюсь. Ей-богу, как сумасшедший. Отец, похоже, прав:
«Смирняга, ты — еще какой дебил».
Так и не дождавшись не пойми чего, закрываю счет, забираю сигареты и зажигалку, просматриваю молчащий целый вечер телефон и, покачиваясь, выхожу на улицу. Весна! Апрель. Воздух сигнализирует о начале новой жизни, нового года, моего необратимого двадцать восьмого. Останавливаюсь на выходе, прикуриваю, затягиваюсь и по-звериному задираю голову вверх, вместе с дымом в воздух выпускаю жалобный вой:
— У-у-у-у-у! — потом вдруг тихо хохочу. — Твою мать, дожился — волком вою на весеннюю луну!
Резко затыкаюсь и по сторонам, как нашкодивший, оглядываюсь — вроде бы никто не видел это выступление. Тут типа никого. Фух! А то заметут туда, куда не надо! Ну что, погулял, «Смирняга»? Пора и честь знать! Засунув сигарету в зубы, а руки в карманы, подтянув плечи к ушам, пританцовывая подхожу к своему пикапу. Иссиня-черная блестящая громадина с тремястами необъезженными ржущими кобылками под капотом — высокая посадка, литые диски, автомат, полноприводная «походка», двойной турбонаддув, и плюс искрящийся отбойник на жуткой сетчатой морде — автомобильный суперзверь.
— Моя детка, — глажу кузов и обхожу машину спереди. — Соскучилась, малышка? Сейчас-сейчас.
— Куда ты, Якутах? Иди сюда, звезда. Якутах, Якутах…
Похоже, больше на стоянке не один — нас тут трое? Нет, четверо! По-моему, все же впятером? Те конченные уроды задирают странную и прокаженную танцовщицу, преграждают ей путь, пытаются выдернуть из рук сумку, стараются пощупать задницу — словно кобылу под случку подбирают, один хватает грязными руками волнистый локон и подносит его к своему влажному рту. Вот так и знал, блядь, что все этим и закончится!
— Мне нужно домой. Простите, пожалуйста. Я очень тороплюсь. Я спешу. Давайте в следующий раз. Я вас умоляю, — ноет, всхлипывает и с надеждой по сторонам осматривается. — Ну, пропустите же. Мне нужно, я не могу с вами гулять. Пожалуйста…
— Недолго, лапочка. Совсем чуть-чуть. Туда-сюда, выпьем винца, закусим, поболтаем, отдохнем, мы тебя потом проводим. Ну же, Якутах?
— Сколько можно тебя ждать? А? Натанцевалась? — машу руками и ору во всю свою большую глотку. — Я жду тебя тут три долбанных часа. Задрался, мать твою, и я на взводе. Терпению пришел конец! Подойди! Ты! Иди сюда, кому сказал…
ЗАРАЗА! Ласковое
— Ну, сучка, иди-иди. Увидимся в скором времени, шлюха, — вот и все словесные поощрения, которых она удостоилась от компании дебилов в свой симпатичный, чего греха таить, упругий зад.
Как это мило, гребаные уроды! Подходит ближе, а я вот ни хера не понимаю. Она — славянка, что ли? Где ее чернющие глаза и коричневый загар?
— Спасибо, — шепчет очень бледными губами. — Вы мне очень помогли. Ребята прицепились, но я им ничего не обещала. Не подумайте. Я их вообще не знаю.
Если честно, мне на ее кому-то когда-то обещанные встречи пофиг — зачем передо мной сейчас так сладко лебезит? За фантомное спасение благодарит? У нее в глазах застыл весьма определенный ужас, а пальцы скрючились на тонких ручках небольшой коричневой женской сумки — мнут кожу и туда-сюда, хорейно, перебирают. Она переступает с ноги на ногу и ритмично прикрывает красивые и грустные глаза — похоже, танцевальные связки-тряски продолжаются под свой персональный ритм. Занятно! А глаза-то у нее не черные — они просто слишком темные, насыщенные бурой краской, кофейно-карие! Как у меня!
— Не за что. Могу подвезти домой, если, конечно, не возражаешь? — немного подаюсь вперед, стараюсь говорить ей в ухо, заодно играть на публику, мол, мы с ней пара, только в небольшой размолвке — я долго ждал ее с работы, распсиховался, а сейчас буду мерзавку строить и уму-разуму обучать.
— Спасибо большое. Если Вас не затруднит? Здесь недалеко, времени много не займет. Прошу Вас, — начинает, кажется, потихоньку умолять. — Прошу…
— Без проблем. Не проси — этого не надо! Я помогу, — и тут же зачем-то ей наш эпизод напоминаю. — Руками трогать не буду, не волнуйся, не психуй и не ори. Договорились?
Громко сглатывает, пытается слезу пустить и с забитым видом на отмороженных оглядывается.
— Да.
— Не смотри на них. Иди в машину. Кому сказал? — последнее выкрикиваю для никуда не исчезающих уродов.
Открываю дверь и, глядя на девчонку, понимаю, что надо подсадить — она не слишком высокая для женщины, а для меня и «моей детки» — самая настоящая щуплая малышка.
— Извини, — обхватываю ее за талию и практически закидываю упругое тело внутрь. — Это было бы очень долго, а эту разгоряченную публику не стоит провоцировать на твое внеплановое шоу. Ты там как?
Девчонка натянута, как струна, тугие мышцы в тонусе, сухожилия не гуляют — на теле лишних деталей, как говорится, нет. Комок нервов, клубок ужаса и страха. Хмыкаю, захлопываю дверь, за каким-то чертом машу рукой уродам и кричу, как на футбольном стадионе:
— Порядок, парни. Птичка в клетке, я накажу ее по всей строгости нашего мужского закона. Обиженной не будет! Опаздывать не хорошо, а я не на шутку распсиховался.
— Отдери суку посильнее. Пусть визжит, паскуда, — уроды мне желают.