Любовь хранит нас

Иголкина Леля

— Прими мои соболезнования, детка.

Он поворачивается ко мне спиной и, разговаривая, медленно подходит к окну:

— Оля, я помогу. Слышишь, девочка? Не молчи, пожалуйста. Я слышу, как ты дышишь. Мы все тебе поможем. Ты дома? Где ты? С ним? Одна или кто-то рядом?

— Да. Нет. Теперь, — громкий выдох, — я — одна, отца уже забрали…

— Твою мать!

* * *

*Якутах — женское имя, здесь это имя выбрано в качестве сценического псевдонима танцовщицы, в переводе — изумруд (если верить всемирному разуму).

Глава 2

Я — плохая дочь, холодная, жестокая, каменная, пустая. Ведь я не плачу о своем родителе, а это очень злое и неблагодарное поведение

родного ребенка. Отец у нас один и дети его, к сожалению, не выбирают. К сожалению? Нет, не оговорилась. Увы! О чем я думаю в такой момент? О чем? Себя жалею и папу проклинаю? Отец умер, а мне, похоже, все равно — по барабану. Не жалко, не радостно, не пакостно, да, вообще, никак. Черствая и бессердечная — злопамятная дрянь. Пусть так. Так меня чужие люди воспитали, как чувствовали всю сложившуюся ситуацию, как эту жизнь воспринимали — вот что и получилось в результате, грех жаловаться и на давно ушедших из этой жизни пенять. Сердце у меня одно — на всех не хватит, не стоит тратить жизненный ресурс впустую — людям всегда все ровно и равно. Я думаю, он знал об этом и прекрасно понимал, что я не испытываю к нему дочерних чувств, какой-либо привязанности или чего-нибудь иного, что должен транслировать ребенок своему родителю, отцу. Он знал…

— Олечка, примите наши искренние соболезнования. Очень жаль, такая потеря. О-хо-хо!

— Спасибо, — говорю одними губами и рукой указываю направление к столу. — Прошу вас.

С отрешенным видом, в, наверное, чересчур коротком черном платье стою в огромной поминальной столовой, пытаюсь рассмотреть людей, пришедших отдать последние почести всеми уважаемому человеку — полковнику службы гражданской защиты, герою в профессиональной деятельности, неоднократно горевшему на пожарах и на своей любимой работе, а по совместительству, моему отцу. На службе, в обществе, среди своих друзей — да, он — эталон и образец для подражания, а для меня, его как будто бы семьи — нет, Сергей Петрович Климов, шестидесяти трех лет, для меня никто, пустое место. Давно, с детства, наверное, даже с моего рождения. Нет слез или сочувствия? Да какая в общем-то разница. Что ж я за чудовище такое? Он — мой отец. Был им до того ужасного как будто бы вчерашнего дня, а сейчас ушел и снова бросил…

— Ольга, здравствуйте. Примите мои соболезнования.

— Спасибо.

Может быть нужно говорить что-то другое, а я заладила, как заезженная поцарапанная старой иглой пластинка — за что-то посторонним, абсолютно незнакомым людям постоянно слишком вежливо, но без улыбки, говорю «спасибо» или «благодарю».

— Извини, что не успели на кладбище. Как ты, девочка? — меня кто-то трогает за локоть, затем легко сжимает и несколько раз проглаживает мое предплечье снизу вверх. — Держись, Оленька. Отец смотрит на тебя с Небес. Климов наблюдает за своей единственной любимой звездочкой…

Даже так? Господи, только этого мне и не хватало. Мне нечем гордиться, а отцу лучше там, в раю, закрыть глаза и отречься от своей «звездочки». Забыть о ней, как о дурном кошмарном сне.

— Спасибо, — останавливаю свой благодарственный поток и тут же переключаюсь на режим приглашения за поминальный стол. — Проходите, пожалуйста. Там есть места. Присаживайтесь. Папа был бы рад Вас видеть.

При жизни я не любила своего отца — так уж вышло, ничего с этим не поделаешь. Он очень плохо обошелся с моей матерью — так мне казалось раньше, так кажется сейчас, и будет впредь казаться, — со своей первой женой и матерью его единственного неудачного ребенка. Я — не сын, не наследник мужского пола, а значит, по умолчанию, не то. Я слишком рано это осознала, а если быть скрупулезно точной, то где-то в свои восемь лет. Да! В семь моих неполных не стало мамочки — она, будучи глубоко беременной, разбилась в автокатастрофе по пути в роддом. Родители ожидали мальчика, моего родного братика, а в результате Климов получил двойные похороны и трехмесячный запой. А вот в восемь с небольшим

Сергей Петрович как будто бы ожил и заново женился. На Оксане…

— Сочувствуем Вам, Ольга Сергеевна.

— Благодарю.

Женился заново, как будто в первый раз! С помпой, с шумными и долгими гуляниями, с белоснежным свадебным платьем и фатой. Нет, она меня не обижала — мачехе было фиолетово на мое присутствие и слабое дыхание в нашем общем доме, она и папу-то с трудом переносила, в общей сложности, по-моему, новоиспеченную жену хватило где-то на пару-тройку, как оказалось бесперспективных для нее, лет. Ушла сама — тихо, не хлопая дверьми, без женских наигранных истерик. Раз — заснули все нормально, два — проснулись, а Оксаны больше с нами нет. Отец недолго горевал об ее отсутствии, он выбрал Анну в качестве своей новой, третьей, жены. Видимо, соблюдал церковные законы — Бог, как известно, любит троицу, значит, с этой женщиной в детородном плане больше повезет. Но Анна сделала в своем замужестве два тайных от отца аборта, а Климов сделал выбор в пользу еще одной, конвейерной жены, а меня, наконец-то, из этого пожарного гарема забрали родители погибшей матери. У них я и жила до совершеннолетия, пока не поступила в институт и, наконец-то, не уехала из родного дома…

— Как же это случилось? Боже мой, всего лишь шестьдесят три года. Он ведь не старик. Олечка, прими наши глубочайшие соболезнования, это огромная потеря. Огромная. Ах…

— Спасибо. Это был инсульт. Извините, я точный диагноз не знаю, но отец очень тяжело болел, не передвигался и не разговаривал, но сильно мучился от мышечных спазмов и головных болей, а сейчас ему, наверное, хорошо, он успокоился и ушел на небо…

— Ну что ты, ну что ты, детка, не гневи Бога, ему же там все видно. Как ты так о родном отце? Ох, какое горе.

— Там есть места, — стряхивая злое наваждение, поворачиваюсь к столу, оглядываю расположение, найдя свободные два стула, направляю туда эту парочку сочувствующих моему горю. — Пожалуйста, пройдите туда. Спасибо за теплые слова поддержки и соболезнования.

— Держись, Олечка.

Я держусь! Это я умею.

— Оль, кажется, тут все нормально. Ты как, девочка?

— Спасибо, Максим Сергеевич. Большое, — широко раскрываю глаза, ментально ловлю слезы — приказываю себе не плакать и держаться, — Вы… Вы… Если бы не Вы, я даже и не знаю, как бы это все прошло, я в этом городе уже ничего не знаю. Все так спонтанно произошло…

— Перестань. Иди сюда, — он подтягивает меня к своей огромной фигуре и сильно прижимает к груди, чувствую, как утыкается подбородком в мое темя, и захватывая губами волосы, шепчет, — нельзя плакать, нельзя. Лишнее и бесполезное занятие. Не увлажняй ему дорогу, твой отец до тошноты не любил воду. Слышишь? С вызовов приезжал и матом крыл всю часть, если хоть одна капля за воротник влетала. Ты знаешь, как его дергало от мокрого?

— Нет, увы. Не знаю.

— О, Серега не любил влажность, сырость, лед и даже пар. Я, кажется, все агрегатные состояния воды перебрал — ничего не забыл? А ну-ка перестань, вытри слезы, детка, и думай о жизни с нами. Здесь все свои, мы не чужие люди — у нас тут круговая порука, большая семья, а ты не одна. Чтобы я этого больше не слышал и успокаивайся, тшш, надо переждать этот огненный шквал. Прием? Как слышно, Климова?

— Угу, — безобразно шмыгаю носом, потом громко икаю и со всхлипом хрюкаю. — Простите, пожалуйста. Простите. Я все понимаю — не маленькая, но…

— Тшш, перестань. Все уже закончилось и все еще будет. Веришь? — отстраняется на минуту, на вытянутых руках рассматривает мое заплаканное лицо и большими пальцами вытирает непрерывным потоком спускающиеся слезы по щекам. — Ну, вот и умница. Умница. Идем за стол. Идем. Сядешь рядом с Тоней.

— Спасибо Вам за поддержку. Антонина Николаевна такая смешная, — немного улыбаюсь и пальцами размазываю свои глаза. — Она совсем не изменилась, такая же, какой я ее помню на своем первом курсе.