Любовь и предательство

Майерс Хелен Р.

При звуке женского голоса, в котором явно прозвучал упрек, Хью выпустил Тейлор и медленно сделал шаг назад, затем другой и только тогда, вновь обретя уверенность в себе, перевел взгляд на мать.

Она быстро шла по бетонному полу склада, и ее поношенные ковбойские ботинки издавали стаккато в напряженной тишине. Мать сильно изменилась с тех пор, как его бросили в тюрьму, и самое большое сходство с ним состояло в том, что она тоже почти перестала улыбаться. Ботинки, джинсы и мужская клетчатая ковбойская рубашка оставались ее униформой, в дополнение к ним она носила

фартук с огромными карманами. В магазине он всегда был из грубой бумажной ткани, а дома она меняла его на хлопковый. Ничего не изменилось с тех пор, как она начала дело. Что касается волос, то они у нее всегда были собраны в пучок в строгом немецком стиле.

Когда она приблизилась, Тейлор заметила, что лицо ее искажено, взгляд выражал беспокойство и неодобрение, а когда-то добрые карие глаза метали искры. Это старило ее красивое лицо, и без того обожженное безжалостным солнцем и изборожденное морщинами. И так как Тейлор внесла немалую лепту в выпавшие на ее долю переживания и сердечную боль, вполне естественно, что Джейн Терман Блэкстоун не проявила ни радушия, ни даже присущей ей любезности.

— Все в порядке, мама. Я не собираюсь наделать глупостей и позволить, чтобы меня снова бросили в тюрьму.

Она остановилась в нескольких футах от них и, скрестив на груди сильные загорелые руки, резко спросила у Тейлор:

— Что ты здесь делаешь? Тебя никто не приглашал.

— Знаю, миссис Блэкстоун, — пробормотала Тейлор с кивком, послужившим одновременно приветствием. — Но у меня к вам дело. Возможно, вы уже слышали, что шеф Беннинг упал, ремонтируя крышу нашего дома?

Лицо Джейн приняло пренебрежительное выражение, словно давая Тейлор понять, что ее вопрос вполне соответствует ее чувству стиля в одежде.

— Это Редаут. Здесь все обо всех знают.

— Тогда вы знаете и о том, что он еще не заменил Лу Сандовала. В результате я согласилась занять эту должность. Прошу прощения за одежду, — Тейлор показала на свою футболку, — но я только что приехала. — И более мягко добавила: — Как вы поживаете?

— А как ты думаешь? Не прошло и двадцати четырех часов, как вернулся мой сын, а ты уже здесь. Ты хуже, чем фальшивая монета и гнилое яблоко вместе взятые!

— Мама, довольно.

Хью, возможно, и не удалось бы так ловко разделаться с Тейлор, но все же ему хотелось справиться самому.

Не обращая внимания на его негромкую реплику, мать вздернула еще выше свой упрямый подбородок и насмешливо спросила у гостьи:

— Что дает тебе право носить оружие?

Тейлор так же решительно вздернула подбородок.

— Девять лет в детройтской полиции.

— Похоже, она хочет, чтобы я покинул город до захода солнца, — сказал Хью, опережая мать. — Очевидно, мое присутствие нервирует горожан.

Ее ладони, упиравшиеся в широкие бедра женщины, благополучно выносившей двоих здоровых детей, сжались в кулаки.

— Как вы смеете! Все вы! Закон не может или не хочет делать то, что положено, поэтому вы решили третировать моего сына? Не выйдет! Он уже достаточно заплатил, даже более чем достаточно. И за что?

За преступление, которого не совершал! Неужели у вас нет совести?

— Больше, чем вы можете себе представить, — едва слышно ответила Тейлор. — Но у меня есть распоряжение. Поверьте, мне очень жаль...

— Мы не нуждаемся в твоих сожалениях, — мать погрозила ей кулаком, — у тебя был шанс, но ты предала Хью, предала всех нас. Убирайся и оставь нас в покое!

Мгновенье казалось, что Тейлор проигнорирует этот выпад и попытается поспорить с Джейн, но внезапно что-то в ней словно сломалось, и ее голубые глаза снова обратились к Хью.

— Я сказала то, что обязана была передать. Тебе решать. Будь осторожен, Хью.

Когда дело дошло до угроз, слова ее прозвучали слишком мягко, будто завернутые в хлопок. Если ее поведение было таким же в Детройте, не удивительно, что она там не удержалась. Но когда Хью смотрел ей вслед, ему было трудно сохранить свой сарказм. Странно... Когда она уходила от него в последний раз, чувства, кипевшие в его груди, были ясными и пронзительными — неверие, боль и гнев обессилили его и заставили застыть на долгое-долгое время. Хотелось бы ему, чтобы и его нынешние чувства были такими же определенными.

Тюрьма действительно изменила его, ожесточила и озлобила. При необходимости он мог противостоять всему городу и послать всех к черту. Во всяком случае, он так думал до приезда Тейлор. Но теперь...

Черт, не нужно увеличительного стекла, чтобы заметить трещину в твоих доспехах, приятель.

Если бы только время не отнеслось к ней с такой добротой... Он всегда видел в ней естественную женщину, во многом похожую на его мать, без глупого кокетства и легкомыслия, правда, более женственную и хрупкую по натуре. Вот почему для него было таким потрясением узнать, что она полицейский. Если не обращать внимания на бесформенную футболку и старые джинсы, она по-прежнему оставалась одной из самых сексуальных женщин, каких он когда-либо знал; ее тонкое в кости, изящное тело всегда передвигалось с непринужденной фацией, которой она даже не замечала. Голубая леди, Ветерок — такие прозвища давал он ей, когда они детьми скакали по холмам и прериям. Стоило ему закрыть глаза, как он вспоминал ее потрясающие волосы, развевающиеся за спиной словно крыло золотого орла. Как она могла их обрезать? Он не хотел признать, что этот стиль выразительно подчеркивал контуры ее лица, придавая ему особую моложавость и некоторую уязвимость, чему способствовал и чувственный рот.

Черт побери! Он должен забыть этот рот.

— Они могут заставить тебя?

Хью обрадовало вторжение матери в его мысли.

— Мало ли что взбредет им в голову...

— Что же нам делать?

— Не обращать на них внимания, пока это возможно. Будем жить одним днем.

То был урок, который он хорошо усвоил, находясь за решеткой. В результате у него возникла убежденность, что навряд ли найдутся рядом люди, способные сравниться с ним по своему умению терпеть. В тюрьме больше нечего было делать — только ждать... и пытаться выжить.