Любовь, которая убивает. Истории женщин, перешедших черту
Шрифт:
Как бы то ни было, моя задача – не раскрыть уголовное дело, а оценить, насколько Джеки подходит на роль родителя. Здесь вывод очевидный. На мой взгляд, вероятность того, что ребенок сам нанес себе повреждения, крайне мала. При этом, даже если сильно обобщать, Джеки умышленно закрывала глаза на вероятную вину своего партнера и старалась скорее защитить его, чем позаботиться об интересах маленькой дочки. Мне показалось, что девушка придумала объяснение, чтобы скрыть жестокость Леона. Она отчаянно за него цеплялась, хотя было очевидно, что оно противоречит действительности. Другая версия заключалась в том, что Джеки сама нанесла эти травмы из-за единичного случая потери контроля: девушка чувствовала сильный страх и вину, поэтому не хотела признаваться в содеянном. Я почти не сомневалась, что ни Джеки, ни Леон не являлись теми людьми, с которыми Эми была бы в безопасности. Однако в суде мне предстояло узнать следующее: то, что выглядит очевидным для одного
Судебные заседания по вопросам опеки, на которых решают, где и с кем будет жить ребенок, представляют собой сложный процесс, на котором параллельно представлено несколько сторон. Это местные органы власти, которые должны обратиться в суд, чтобы добиться принятия различных видов постановлений, дающих им полномочия взять ребенка под свою опеку или осуществлять строгий надзор за родительской опекой. Это опекун ad litem – должностное лицо, назначенное судом для представления интересов ребенка. И наконец, это родители, которых часто по отдельности представляют разные адвокаты. Любая из сторон может привлечь меня в качестве эксперта, чтобы я провела оценку, а затем выступила на заседании. Однако моя задача заключается в том, чтобы быть независимым специалистом и в конечном счете отвечать перед самим судьей, учитывая, что приоритет – благополучие детей. Такая независимость подкрепляется несколькими аспектами: мои указания должны быть согласованы всеми сторонами, а выводы доступны всем одновременно. Кроме того, здесь, в отличие от уголовных дел, отчет нельзя проигнорировать, даже если он не понравится той стороне, которая его заказала.
Всякий раз, когда я даю показания в суде, остро чувствую ответственность: не только перед всеми сторонами конкретного дела, но и перед моей собственной профессиональной честностью и в конечном счете перед совокупностью психологических знаний и книг, на основе которых был проведен мой анализ. Участие в заседании и перекрестном допросе – процесс утомительный. От эксперта ждут независимости и отстраненности от дела, материалы которого нередко носят шокирующий и личный характер. Стиль общения британских адвокатов в зале суда напоминает плетение паутины красноречия, в которую должны попасть свидетели, порой даже исказив свои слова. Это представляет дополнительную трудность при попытке сохранить нейтралитет и невозмутимость. Главное – момент, когда вы встаете за трибуну и принимаете присягу, всегда остается волнительным, даже если вы делали это уже много раз. Так и должно быть.
В деле Саффир я выступала на предварительном слушании, где определяются текущие условия содержания ребенка до принятия окончательного решения об опеке. В течение полутора часов меня подвергали перекрестному допросу по результатам отчета об оценке психологического риска. Я пришла к выводу, что жестокое обращение девушки с сыновьями – серьезное нарушение, но она признала свою вину, прекрасно понимала потребности детей и была готова пройти курс лечения. На мой взгляд, эти факты следовало трактовать в ее пользу. Саффир больше не состояла в тех непостоянных отношениях, которые у нее были в момент, когда она сломала руку Оуэну. Она также согласилась регулярно проходить обследования на предмет употребления наркотиков. Я была убеждена, что лечение пойдет Саффир на пользу, и высоко оценивала вероятность того, что психотерапия на протяжении года или полутора лет может привести к значительному улучшению психологической устойчивости, способности к эмоциональной саморегуляции и пониманию того, как реагировать на меняющиеся потребности ее маленьких сыновей.
Когда адвокаты разных сторон задавали вопросы, ответы я адресовала судье. Это полезная тактика, которая напоминает, что мой главный долг – перед судом, а не перед адвокатом или какой-то из сторон. Нередко адвокаты последовательно требуют такой определенности, которой практически не бывает, когда мы имеем дело с непредсказуемостью лечения, сложностью человеческого поведения и силой психологического сопротивления переменам. Сколько времени займет лечение? Какова вероятность, что характер Саффир изменится и она научится справляться со стрессом? Когда мы поймем, что лечение успешно пройдено? Как эксперту, мне неудобно давать расплывчатые ответы и постоянно подчеркивать, что точно сказать невозможно. Однако не менее важно уйти от определенности в тех вопросах, которые непредсказуемы по своей природе.
Одним из наиболее уместных вопросов был последний, заданный судьей. Он спрашивал, может ли Саффир проходить курс психотерапии и одновременно заботиться о детях. Будет ли для нее дестабилизирующим фактором опека над Оуэном и Джоэлом, пока она проходит лечение, в рамках которого она с психотерапевтом будет подробно рассматривать тему насилия
Случай Саффир – пример того, какие трудности возникают, если стараться уравновесить различные потребности, а не примирить противоположные взгляды. Так или иначе все стороны согласились с тем, что вопрос заключается в том, как помочь Саффир стать родителем, с которым дети будут в безопасности. Опекун, назначенный судом, согласился со мной, что девушка может измениться. Отец мальчиков подтвердил, что дети должны остаться под ее опекой, если будут приняты меры предосторожности. На заключительном слушании был утвержден план работ по опеке, согласно которому местные власти обеспечивали тщательное наблюдение за Саффир, поскольку она сохранила опеку над сыновьями и начала проходить курс психотерапии со мной. В последующие 14 месяцев сочетание прогресса в лечении и более активного участия отца мальчиков в их воспитании дали положительный эффект, на который надеялись все участники слушаний. Саффир постепенно обретала большую осознанность, самоконтроль и чувство спокойствия в роли матери. Она смогла обуздать свой нрав и проявлять большую эмпатию к мальчикам и их взглядам на мир. В конечном счете при правильной помощи и поддержке она стала надежным и безопасным родителем и реализовала свой потенциал, как я и надеялась. Было приятно видеть и слышать, как она с гордостью рассказывала о мальчиках, об их развитии и о выстроенных близких отношениях.
Процесс по делу Джеки, напротив, был крайне враждебным. Я давала показания на заключительном слушании, где Джеки и Леон выступали против того, чтобы местные органы опеки забирали Эми. Это означало бы лишение их родительских прав и передачу девочки в новую семью (на время суда Эми жила в приемной семье). Еще одна сложность заключалась в том, что родители Джеки тоже подали заявку на опекунство над внучкой на случай, если дочь потерпит неудачу в суде. Джеки это не понравилось, и девушка продолжала настаивать, что не только она должна сохранить родительские права, но и Леон.
В отчете я дала рекомендацию не возвращать Эми под опеку Джеки и Леона. На мой взгляд, следовало выдать местным органам решение суда об установлении полной опеки, которое позволило бы навсегда отдать девочку в приемную семью. Адвокат Джеки, который привлек меня к процессу, не только не согласился с моим отчетом, но и поручил провести повторную оценку другому специалисту. Кроме того, меня вызвали на перекрестный допрос во время слушания в качестве свидетеля, дающего показания в пользу противоположной стороны. Судебный процесс стал еще более напряженным, когда меня и коллегу-психолога попросили присутствовать на заседании, чтобы выслушать показания друг друга и прокомментировать их во время перекрестного допроса. Иногда специалистов созывают на предварительное совещание, чтобы попытаться прийти к консенсусу и избежать рассмотрения спора. Однако адвокаты этого не сделали. Закон также не позволяет экспертам на данном этапе обсуждать расхождения в отчетах. Это действие было бы расценено как неуважение к суду.
Единственное, что мы могли сделать до заседания, – прочитать отчеты друг друга. Меня удивили как методология, так и выводы коллеги. Наши оценки резко расходились. Особенно заметно это было в акцентах, которые мы делали на ключевых элементах дела Джеки. Я посчитала, что Джеки – дееспособная и независимая женщина, которая прекрасно владеет собой. Мой коллега представил ее как молодую женщину, которой манипулируют и которая попала под влияние контролирующего и жестокого партнера. Меня в первую очередь беспокоили травмы, которые получила Эми. Коллега же сосредоточился на потенциальной травме Джеки из-за того, что ее разлучили с дочерью: фокус был смещен на послеродовую депрессию и проблемы, которые из-за нее возникли. В чужом отчете мало внимания уделялось тому, что Джеки оставила старшую дочь. В то же время особое значение придавалось факту, что Джеки перестала пить и курить, когда забеременела Эми, и что она кормила ее грудью до тех пор, пока их не разлучили. Джеки была представлена как любящая мать, у которой сформировалась тесная связь с дочерью, но ее внезапно прервали.