Любовь моя

Шевченко Лариса Яковлевна

— Капитализм, — многозначительно изрекла Жанна по поводу обманов.

— А невольное, так скажем, интеллектуальное соперничество всегда будет присутствовать. Это стимул к развитию, — сказала Лена.

Инна вдруг тяжело перевалилась на правый бок, скорчилась от боли и застонала. Лена испугалась, обжигающе острая боль пронзила ее сердце.

— Где болит? Чем помочь?

Она наклонилась над Инной, чуть подалась вперед, локтем опершись о ее подушку, словно приготовилась отразить любое

нападение болезни на подругу.

— Ерунда. Позавчера шла с рынка, навьюченная сумками, вот моя позвоночная грыжа и «возмущается» тем, что я ее перегрузила. В преддверье праздника в гости племянников с детьми жду. Подарков им накупила. Ты же знаешь, Новый год — день всемирной надежды на новое счастье, вот и соблюдаю ритуалы. В известном смысле мы все сдвинуты на этом. Не могу простить себе глупости. Могла же дважды в магазин сходить. А теперь вот еще и сердце то спотыкается, то вскачь несется. Паршиво мне. Ладно, на время забудем, что мы бываем дураками, а вспомним, что мы добрые и хлопотливые, — преодолевая боль, пошутила Инна. И вдруг рассмеялась:

— Я вспомнила, как твои друзья повезли нас за грибами на новое место. Я там впервые увидела опят с «ногами» длиной в полтора метра. Они прорастали сквозь толщи слежавшегося, полусгнившего валежника, когда-то собранного лесниками в огромные вороха. Я в диком восторге носилась от кучи к куче и тут заметила тебя, сидящую на пне и горько льющую слезы. Я поняла, что у тебя сердечко прихватило. Лекарство сую. А ты говоришь: «Вокруг опята, опята, опята… а я не могу их собрать». Я психанула: «Удовольствия лишилась! Тебе о себе надо думать, а ты о грибах!»

Лена успокоилась, и с ласковой заботливостью прижала к себе подругу. И вдруг вздрогнула, будто в открытую рану ей вонзили что-то острое. Она задрожала как в ознобе, отпустила Инну и заметалась на надувном матрасе, служившем ей пастелью. Потом стиснула виски ладонями и застонала.

— Внезапные головные боли? Спазмы сосудов мозга? Аневризма? — поставила диагноз Инна, вглядевшись в помертвевшее, мгновенно заострившееся лицо подруги и в запавшие глаза, обведенные черными кругами. — И часто?

— Нет. Сейчас пройдет, — сдавленно прошептала Лена и натянуто улыбнулась. Но на лице изобразилась страдальческая гримаса и потекли неконтролируемые слезы.

Инна поняла, что означал этот неожиданный приступ, и не сдержала волнения. Она сначала дрожащей ладонью согнала ручейки слез со щек Лены, потом заботливо вытерла ей лицо краем простыни и жалостливо прошептала: «Тебе больно, очень больно?»

«Да, — пробормотала Лена, думая уже не о коликах в голове, а о спазмах в сердце, перетянувших ей грудь тугими жгутами. — У меня последнее время участились приступы замирания, как бы временного оледенения. Как у Гоголя, помнишь?

Лена относилась к категории людей способных сердцем улавливать даже малейшие, далекие тревожные сигналы от близких и дорогих ей людей, а за такую

чувствительность приходилось расплачиваться здоровьем. И, тем не менее, она нашла в себе силы пошутить:

— Отвернулся от меня мой ангел-хранитель, устал меня спасать. Но если сегодня выживу, протяну до ста лет.

— Не программируй себя на плохое, — попросила Инна.

*

Лена устала от собственной боли, от волнения за Инну и от долгого диспута подруг, поэтому по-настоящему заснуть ей так и не удалось. Глаза ломило, в голове стоял туман. До нее, как через ватную подушку, долетали обрывки тихого разговора Инны и Ани.

— …Еще хуже, когда некоторые толстосумы считают, что имеют право диктовать творческим людям. Отсюда бесконечные сериалы о бандитах… И тогда мы чувствуем в сценариях нехватку интеллектуальных героев, масштабных тем, высоких чувств… Приносят авторы продюсерам приличные произведения, а им говорят: не формат. Писатели должны стремиться к совершенству на своих условиях.

— Всякое-разное бывает. Надо искать талантливых продюсеров, иначе в кино будут командовать вкусовые предпочтения посредственностей, ориентированных на заработок.

— Бороться? Но тут другая проблема возникает: «Как в таком жестоком мире суметь сохранить свое доброе имя, свою репутацию?

— Лене, наверное, хочется, чтобы по ее книгам снимали фильмы? Хотя бы по детским.

— Сейчас мало хороших сценаристов. Да и сценарий — только повод, чтобы режиссер мог выстроить свою картину, так как он ее видит. Ему не интересно следовать сюжету. Он придумывает то, чем можно завлечь и удивить зрителя. Это музыканты обязаны исполнять ноты, написанные композитором, — сказала Инна. — Не стоит Лене заморачиваться по поводу фильмов и время понапрасну тратить. Пусть новое пишет.

— Только в музыке творческие люди могут быть стопроцентно самими собой… И то не всегда. Случалось, что и их прикрывали. Джаз, даже танго… — кинулась в рассуждения Аня. — Но при Советах власть и обслуживающие ее писатели стремилась восхвалять порядочность. А мы их поругивали. Нам этого было мало. Мы восхищались ими, только когда они писали «неудобную» для руководства правду.

— …Кажущийся весомым предлог можно высосать из пальца? — не поверила Аня.

— Ему об этом без обиняков, прямо сказали, — ответила Жанна

Голос Ани продолжал хранить неверие и непонимание:

— Неприятие? Не может быть такого.

— Мне один наш писатель жаловался, что сказал одну единственную фразу, неугодную главному редактору местного журнала и навсегда стал ему врагом. Не печатает он его, точно журнал личная вотчина, — рассказала Жанна. — И ведь не хотел цеплять редактора, случайно слово вырвалось, автоматически, по причине заводного темперамента.

— Надо же было так исхитриться! Вот и получил удар ниже пояса, — начала было шутить Инна.