Любовь моя
Шрифт:
— Прогибаться? Взятки давать?!.. Да ну тебя с твоими шуточками, — взъерошилась Жанна. — Я будто вижу перед собой вдохновенное лицо своего знакомого. В глазах блестят гордые, гневные слезы!..
— Переступил бы через себя и победил… Помнишь Пушкинское из «Капитанской дочки»: «Поцелуй злодею ручку»? — насмешливо спросила Инна. — Будь у меня достойные произведения, я согласилась бы унизиться ради того, чтобы меня читали. Мы все равно каждый день внутри себя распинаем Христа, походя, по мелочам, а тут такая польза!
— Дразнишь, издеваешься, решила добавить сарказма? Может,
— Не все еще сплетни пересказали? — тихо, но четко произнесла Лена.
— Всё плохое выложили о своих невезучих знакомых писателях и чиновниках? Иссякли? Делаю вывод: у остальных всё в полном порядке. Да… писательская организация — насильственное объединение, но оно необходимо для радости, для роскоши пиршества интеллектуального общения! Ничем не заменить этого кайфа. — Инна закатила глаза то ли мечтательно, то ли презрительно.
— Если есть эта среда. А то ведь у них, в основном, каждый сам по себе, — сказала Жанна.
— Погоди, почему насильственное? Насколько я знаю, многие туда рвутся, да не все попадают! — взорвалась непониманием Аня.
Наступила никем не нарушаемая минута осмысления спора. И это вдруг наступившее затишье почему-то окончательно разбудило Лену и заставило открыть глаза.
Инна пробурчала насмешливо:
— Какая неожиданно алчная тишина!
Лена ответила ей напряженным выражением лица.
— …Что ты всё на чиновников валишь! Такое у нас случается на всех уровнях жизни. Я говорю с полной ответственностью за свои слова. Даже самый маленький начальничек старается оскорбить или использовать подчиненного себе во благо. Зная его зависимость от себя и следующую из неё беззащитность и свою безнаказанность, и накричит, и унизит. А попытаешься защититься — нагадит, так сказать, «не отходя от кассы», — поделилась Аня с Жанной пережитым. — Как-то стою я в очереди за справкой и с соседом беседую. Жалуюсь ему о том, что в конторе ЖКХ не было толчеи, а со мной все равно, видно уже по привычке, грубо и неуважительно разговаривали. А сосед мне в ответ, мол, не хотят работать. Эти последние слова услышала проходившая мимо сотрудница-милиционер из комнаты, где мы должны были получать свои справки.
Я сразу заволновалась и говорю знакомому, что если эта девушка мнительная и примет ваши слова на свой счет, то не видать нам сегодня справок. В лучшем случае продержат здесь под дверью до конца рабочего дня. Мужчина давай возражать, утверждать, что я предвзята. А в результате всё произошло по-моему: вышли мы из кабинета за пять минут до его закрытия. Простояли в узком душном, до отказа набитом людьми коридоре, где не было ни одного стула целый день. Мы боялись отойти от двери, в надежде, что вот-вот вызовут. Ведь если бы нас не оказалось рядом, то пришлось бы заново занимать очередь. Представляешь, целый рабочий день! И это при том, что зайти я должна была третьей.
Вошла. Все четыре сотрудницы — офицеры милиции. На лицах — торжество
— С таким, как у тебя видом, место в автобусе тебе всегда готовы уступать все пассажиры, включая водителя, — не могла не проехаться Инна. Но сказала она это как-то мягко, без желания обидеть.
— В голове всплыли строчки из текста, прочитанного от скуки тут же в коридоре на одном из стендов: «Закон осуществляет уважительное отношение к личности и предназначен для поддержания устойчивого равновесия в обществе… Закон — это ограничение произвола…»
Когда знакомый вывел меня на улицу, со мной случилась истерика. Лекарство у меня было, и все же пришлось вызвать такси. Сил добираться домой на автобусе у меня не было. Позвоночник «дрожал и стрелял», несмотря на то, что я была в корсете, перед глазами плыли цветные круги. Я не могла удерживать вертикального положения тела… Не пойми меня превратно, я не жалуюсь, но подобное со мной случается чуть ли не ежедневно, стоит только выйти за порог своей квартиры.
В голосе Ани звучали панические и пессимистические нотки. Она глубоко вздохнула, но слезу не сдержала. (Прежде такого за ней не водилось.) По-детски смахнула ее кулачком и устремила взгляд в потолок. Что она там искала? Способы добиваться справедливости или просто глубоко вдыхала запах бережливой нищеты квартиры Киры? Может, вспоминала неподдающуюся описанию бедность некоторых знакомых ей семей, разорившихся после дефолта девяноста восьмого года и оставшихся без работы по причине неперспективного возраста? А может…
— Со мной редко такое случается, — сказала Инна.
— У тебя на лице написано: «Не трогать!», — усмехнулась Жанна.
— Аня, я больше не могу выслушивать твои жалобы! Приведи хоть один положительный пример, — попросила Инна.
— Пожалуйста. По рассеянности в ближайшем магазине я иногда забываю взять сдачу, так мне возвращают! Сочувствуют моему склерозу. Но и я никогда не пользуюсь их ошибкой, даже когда чувствую, что некоторые из кассиров, пытаясь выгадать копейки, передают мне рубли и сотни. Я не способна наказать даже хапуг, — с непроизвольной прямотой ребенка сказала Аня.
— А я всегда помню «что» и «где», но иногда забываю «когда» происходило событие, — сказала Жанна, просто чтобы поучаствовать в разговоре.
*
— …Лена, я наступила на твою любимую мозоль? Дружно объединиться и мощным фронтом двинуться против единственной среди них женщины? — спросила Инна.
— Случалось уже такое, — усмехнулась Лена, вспомнив заводские «хоровые мелодии» из своей молодости, когда она от бессилия перед засильем мужского шовинизма, проклинала все на свете. — Большинство часто сплачивается и ополчается против индивидуально мыслящего человека, агрессивно стремится навязать свое мнение, чтобы не дать возможность выразить себя. Поэтому и в моих произведениях часто звучала тревога по этому поводу. Но теперь я пишу несколько об ином…