Любовь моя
Шрифт:
— А может, ему подыграли, чтобы не обижать, — не пощадила Инна знакомого Жанны.
— Мне кажется, нечестные победы, как правило, достигаются за счет безразличных и беспринципных людей. Таких легко переманивают на свою сторону более напористые участники конкурса.
Инна никак не отреагировала на «житейским» опытом обоснованное предположение Ани.
— Знакомый Жанны совершенно упустил из виду, что жизнь часто «выкидывает» непредсказуемые финты, — рассмеялась она. — Помните, историю со злополучным писсуаром? Придет время, и он таки возглавит победную строку на всемирном конкурсе шедевров искусства. И этот факт станет лишним подтверждением странности
— Что станет верхом не только безвкусицы, но и глупости! — вскипела Аня. — Это провокация?
— Посмотрим.
Лена промолчала. Она знала, как остановить подругу.
— Жанна, твой знакомый — бессменный пионер научных исследований или скромный труженик науки? Он на себе не ставит опытов по типу великих врачей или именно эти истории с попыткой получить премию и были его настоящим экспериментом над собой?
Послушай, а как же изречение Пифагора «Наука жить счастливо — жить сегодняшним днем»? Какое же счастье без признания?.. Жить на вулкане противоречий, видеть во всем только плохое, быть аккумулятором проблем, убегать от жизни в свои книги и страдать, страдать… Как выстоять? Уповать на промысел божий? На правосудие? Я не особенно верю в его силу и порядочность. Кто же еще поможет писателю высветить свою индивидуальность?.. Вот так иногда веревочка вьется, закручивается и свивается в петлю… Творческим людям присуща излишняя чувствительность и эмоциональность. Надеяться и верить, что через сотню лет… ой-ёй-ёй. Я преклоняюсь перед такими упертыми, как он, и сочувствую. Для них любая росинка — чья-то горькая слеза. Хотелось бы, чтобы в плоть и кровь твоего знакомого тоже вошла радость, — сказала Инна.
Аня задумчиво и печально произнесла:
— Пройдет энное количество лет и всё здесь будет погребено: и дома, где мы сейчас живем, и память о нас… На этом месте новые построят… Мрачноватая история. Но это жизнь.
— Обеспокоена памятью «встревоженных веков». Неизбывная тоска, хандра, томленье… Заскулила, — покривила губы Инна.
— Да уж «радостью не вспенилась душа».
— Жанна, стерильные условия никто твоему поэту создавать не станет, даже напротив.
— Жизнь? Вот так мы и оправдываем непорядочность! Знакомый считал себя самым несчастным, затравленным. Но я ему о Мандельштаме и Ахматовой напомнила. Призвала не пасовать.
— Он не готов писать и складывать рукописи в глубокую могилу дальнего ящика письменного стола и надеяться, что после смерти напечатают, — усмехнулась Инна.
— Кого этим утешишь? Измучился, бедный, бороться. Его последние книги несут печать усталости и пессимизма. Глядя на него, мне иногда кажется, что ключевое слово нового времени — одиночество. И это при том, что людям очень не хватает друг друга. А еще уныние, отрешенность и несправедливость.
— Хватит ныть! Идущим впереди во все времена было трудно. «У каждого есть невидимые миру слезы». Кажется, Чехов изрек. Стоит ли из-за премии так убиваться? Всего-то кусок картона с печатью и в рамке… Жанна, не сверли меня глазами, не гипнотизируй. Может, твой знакомый не так уж и талантлив? — проехалась по поэту Инна.
— Я, конечно, не большой специалист, — в тон ей ответила Жанна, — но, согласись, сырые яйца от вареных отличаю. Тем более на фоне остальных претендентов. Ты думаешь, тот чиновник, который возглавлял комиссию, разбирался в литературе? Даю сто процентов гарантии, что он не читал
— Похоже, Жанна, ты, как и Аня, друзей под себя подбираешь, — сказала Инна.
— Как это?
— Полных милого доверия к миру, идеалистов. Невезучие везде находят невезучих. Не принимай слишком близко к сердцу чужие обиды. Не получается легко относиться к жизни? Есть правило: не думай о себе в ней слишком серьезно.
Жанна не нашла в словах Инны ничего обидного и продолжила рассказ:
— Еще он рассказывал, что когда убрали старого руководителя, у них председатели стали меняться каждый сезон, как перчатки. Издаст очередной начальник свои книги, получит всевозможные премии и помашет ручкой. Потом следующий у руля становится. И снова ненадолго. И все воюют, воюют друг с другом. И теперь уже неизвестно, что лучше…
— Как у нас когда-то деканы и ректоры, — усмехнулась Лена. — С той лишь разницей, что мои начальники не хотели становиться руководителями подразделений, их упрашивали. Командовать факультетом — работа трудная, ответственная, но мало оплачиваемая. Меня тоже сватали.
— Мой знакомый, когда ездил в Москву, заезжал в гости к своему другу и побывал у него на писательской конференции. Потом хвалился: «У них постоянно происходят разборы произведений и обмен мнениями между писателями. На встречах приятная творческая обстановка. Планомерно издаются общие сборники. Я в восторге от их председателя: морской офицер, ученый, писатель, большой души человек. А какое редкое обаяние и притягательность! Я даже его фамилию запомнил: Анатолий Тихонович Березин», — выйдя на особую лирическую тональность звучания голоса, поведала Жанна.
— А твой знакомый в администрацию города или области обращался за помощью? — спросила Инна.
— Неоднократно. Говорил: «Встречают прекрасно, уважительно. Уходишь от них с надеждой. Летать хочется! Но вот беда: за этим ничего не следует. А некоторые ласковы, потому что желают поближе подобраться, чтобы ловчее и больнее укусить».
— И он ждал этих встреч с чиновниками как победы, на которую не очень надеялся? — встряла в разговор Аня.
— Изучал их, словно разгадывал загадки? — насмешливо хмыкнула Инна.
— Он делился со мной: «Семь раз был на приеме у одного важного чиновника. Все надеялся». «Осточертело всё! Миром управляет зло», — решил он и перестал ходить. Мол, какой смысл вести борьбу, в которой невозможно выиграть. Жаловался мне: «Я был потрясен, осознав, что больше не испытываю ни малейшего желания чего-то добиваться. Это было ощущение полного бессилия, не проходящей апатии, безразличия к жизни. И так на всех этажах власти? Так чувствуют все, ходившие к ним за помощью? И к чему это может привести? К мораторию на разум, к полной пассивности? Чиновники превратно понимают государственные интересы? Они гасят любой человеческий порыв, они губят на корню любые, даже гениальные идеи. Меня корежит от их мнимой вежливости. После общения с ними я вхожу в штопор».
— Каждый чиновник боится рисковать, брать на себя принятие решений. А вдруг промахнется и кресло из-под него уплывет, — усмехнулась Инна.
— «Может, поэтому у нас на выборах, так мал процент желающих участвовать в голосовании? Я-то всегда был в первых рядах. Не роптал все годы, пока меня отвергали, хотя часто было невмоготу. Я же не пресмыкался, я с уважением и к ним, и к себе… Их законное право насмехаться и пренебрегать нами? Помню, вышла ко мне одна чиновница, а за нею целый выводок… хвост заместителей. Человек десять нахлебников. Произвести впечатление хотела?