Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Анекдотов он знал великое множество. И каждый день рассказывал все новые. Думаю, что некоторые он придумывал сам. Такой был хитроумный человек! Ему бы писательством заняться, романы сочинять, в знаменитые вышел бы писатели. Ей-богу…
Однажды вечером, когда я подходил к его землянке, до меня донеслись звуки патефона.
Вошел, смотрю: он возится с патефоном, ковыряет в нем чем-то. Оказывается, кто-то выбросил, а он починил, все наладил и пластинки раздобыл.
Я давным-давно не слышал такой музыки и не видел патефона, уж, можно сказать,
Может, он, хитрюга Прокопенко, почуял, какое у меня настроение, но только в разговоре как бы между прочим ввернул: «А не хочешь ли с девушками встретиться? Тут неподалеку, километрах в восьми, есть у меня знакомые…»
Я отказался наотрез. Во-первых, сказал я, сейчас война и пора для таких развлечений еще не настала; во-вторых, если в наше отсутствие что-то случится, поднимется стрельба и все такое, как мы будем выглядеть? И в-третьих, мы красные командиры, нам это не подобает…
Он чуть не лопнул со смеху, услышав мой ответ. И знаете, что сказал? «А что, разве командиры за девушками не ухаживают?» Ну, что скажешь такому паршивцу? Я поторопился уйти.
На другой день, убедившись, что Прокопенко не придет, пошел к нему сам.
Он сидел у стола, возле своего патефона и слушал музыку. Со вчерашнего дня он и пластинки новые достал. Вы же знаете, у летчиков одна нога здесь, другая — там! Так вот, должно быть, друзья-летчики снабдили Прокопенко пластинками. И каких только у него не было записей? Русланова, Клавдия Шульженко, Тамара Церетели, Кето Джапаридзе — все тут можно было найти. Он даже достал старинные записи Вяльцевой и Вари Паниной.
Я слушал патефон и думал о вчерашнем его предложении. А проклятый Прокопенко словно воды в рот набрал: сидел молча и слушал музыку.
Наконец, когда его молчание слишком уж затянулось, я первый закинул словечко:
— Ты вчера о девушках говорил… Кто они такие, где живут?
Он лукаво улыбнулся, но не ответил на мой вопрос. Для глухих, дескать, дважды не звонят.
Ничего не поделаешь — я встал и ушел. Не беда, думаю, пережду, сегодня не вышло, так завтра до всего дознаюсь.
Но потом, поразмыслив как следует, и вовсе решил порвать с ним всякие отношения: к нему не ходить, и к себе его не приглашать.
Пять дней не отлучался я от своей роты ни на шаг: провел внеочередную проверку оружия, обновил маскировку землянок, орудийных окопов, щелей и чего еще только не придумал, чтобы себя занять и забыть лукавого соблазнителя. Но вот прошел и шестой день, настал вечер, а я в своей землянке один-одинешенек, и вокруг кромешный мрак…
Не выдержал, выбрался наружу и направился по знакомой тропинке к старшему лейтенанту…
У Прокопенко были гости — летчики.
А
В тот день все их вылеты были удачны, они разбомбили немецкие эшелоны и были довольны. Смотрел я на них и не мог разобрать: кто тут настоящий герой, а кто — попросту умеет набить себе цену.
Грудь у каждого была увешана орденами. Только у меня скромно алела на груди одна-единственная Красная Звезда, и я таки попал к ним на зубок. То один поддевал меня, то другой, но я не пасовал — не на такого нарвались.
Только вот что странно: при каждом моем слове они хохотали как сумасшедшие. Никак не мог я взять в толк, почему их так разбирает. Видно, этот чертов Прокопенко до моего прихода постарался, выставил меня перед ними в смешном свете.
Когда все разошлись, Прокопенко осклабился до ушей и говорит мне этак с подковыркой:
— Ну что, не отправиться ли нам погулять с девушками?
Я стал отказываться, но под конец согласился.
И знаете, что он придумал, хитрец? «Выведи, говорит, машину, и поехали». А машины были у меня только боевые, то есть с закрепленными на них пулеметными установками.
Я ушам своим не поверил. «Как, говорю, на боевой машине? Да ты в своем уме?»
А он усмехается. «Какой же ты командир, отвечает, если даже такой пустяк не можешь себе позволить? Да я, говорит, если мне нужно, на любом самолете, куда угодно!.. А топать пешком за десять километров, чтобы познакомить тебя с девушками, это уж извини». Так и не пошел, чертов сын!
Я прекрасно видел, что он, стервец, нарочно меня раззадоривает. Некоторое время я просто не ходил к нему, постарался забыть дорогу к его землянке, но не выдержал характера. Жить во время войны в прифронтовом тылу, оказывается, еще тяжелее, чем на фронте, если, конечно, ты не трус; фронт — славное дело: мозги заняты тем, как бы перехитрить и одолеть врага, а в этом проклятом тылу всякая дурь в голову лезет!..
Однажды под вечер, когда заботы дня были уже позади, а проклятая тыловая тоска и одиночество совсем меня одолели, я попросил у командира зенитно-артиллерийского дивизиона, в оперативном подчинении которого находилась моя пулеметная рота, освобождения на несколько часов, а заодно и разрешения воспользоваться хозяйственной полуторкой, чтобы съездить на ней в соседний город.
Уже смеркалось, когда я браво вошел в землянку к старшему лейтенанту и в разговоре как бы между прочим сказал:
— Машина ждет нас. Если хочешь, давай съездим в город.
Он выпучил глаза от удивления: видно, не ожидал от меня такого. Потом не вытерпел и, глядя мне в лицо, ухмыльнулся, видимо подумал, что уже прибрал меня к рукам.
Мы въехали в типичный провинциальный городок, каких десятки и сотни в необъятной нашей России, районный центр, насчитывавший перед войной несколько десятков тысяч жителей. А когда началась война, там нашли прибежище многие эвакуированные из Ленинграда и прилегающих районов.