Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Не добившись от меня ничего «прямой атакой», начальник полигона решил, видимо, действовать иначе.
Должен признаться, что с первых же дней нашего расположения на полигоне мне пришлось нелегко. Груз, возложенный на мои плечи, был столь велик, что я порой отчаивался, справлюсь ли с ним. В такие минуты безысходности я старался бывать среди людей, шел в подразделения. Иногда я целыми сутками не покидал батареи, ведь спустя месяц вместе с передовыми частями армии мы должны были прорвать вражескую линию обороны, и, как говорят артиллеристы, следовать
Меня беспокоило то обстоятельство, что пополнение полка состояло сплошь из новичков, не нюхавших пороху. Им всем следовало хорошо овладеть стрельбой, военной техникой, приобрести навыки быстрой перекатки орудий во время боя, что нелегко дается не только новичкам, но и опытным солдатам, долгое время находившимся в обороне.
Хотя помимо всего этого у меня было еще немало забот, опыт подсказывал мне, что основное внимание следует уделять именно боевой подготовке, остальное можно переложить на плечи заместителей.
Едва я возвращался к себе поздно ночью и успевал отстегнуть портупею, как являлся подполковник и с места в карьер начинал ругать какое-нибудь мое подразделение или же всю мою часть в целом.
— Я, дорогой майор, — он всегда начинал с этих слов, — ворчун по натуре, но сердце у меня доброе. Мне-то уж можно поверить в отношении артиллерийского дела. Тут я, как говорится, собаку съел! Шутка ли, тридцать лет служить в артиллерии! В царской армии я фейерверкером был и принимал участие в Брусиловском прорыве… Ты же, дорогой друг, не обижайся, еще молод. Ты должен учиться у таких, как я, потом сам скажешь спасибо… Слушай, вот этот твой длинный ефрейтор, заряжающий, он почему-то не отводит правую ногу в сторону, заряжая орудие; так вот, если ему придется стрелять при большом угле прицела, при откатке орудия эту самую ногу переломит ему казенником как макаронину, понял?
Вслед за этим шли рассуждения о беспросветной жизни безногого, об ущербе, который он приносит государству. Слава богу, к тому времени я уже дремал…
На следующий вечер Яхонтов являлся с другим замечанием (в день он выдавал только по одному замечанию):
— Слушай-ка, что я тебе скажу, майор, ты уже знаешь, что я люблю поворчать, и, наверное, не обидишься… Эх-эх,-эх, когда я был таким молодым, как ты, я охотился за замечаниями старших, как за перепелками… Не любил, когда меня хвалили, любил, когда поругивали… Так вот, я хочу немного… Ты, надеюсь, поймешь…
— Прошу вас, прошу… — подзадоривал я его.
— Есть у тебя наводящий на ПУАЗО. Слыхал о такой птице — попугай, она везде водится, так вот, заладил он, как попугай: «Нет совмещения». А откуда совмещению взяться, если цель идет «нулевым» курсом?! Этот болван не ведает, что в таком случае на движущихся каретках вдоль стержня следует считывать одинаковые данные, именно они являются совмещением…
Все это я сам отлично знал, был требователен к другим, но в полку у меня было сорок восемь заряжающих, из них половина основных, остальные заменяющие и столько же наводящих со своими дублерами. Мог ли
А подполковник в своей каракулевой папахе расхаживал, заложив руки за спину, из подразделения в подразделение, наблюдал за учебой и, замечая неполадки, вместо того чтобы тут же поправить ошибку, помочь на месте солдату или офицеру, брал все на заметку, чтобы вечером, встретившись со мной, иметь лишний повод упрекнуть меня в чем-то.
Видимо, именно таким образом решил он приручить меня. Подполковник, «паства» которого состояла всего из трех подчиненных, ох как он жаждал командовать и наставлять!
На первых порах, признаться, я не сразу раскусил подполковника и смиренно выслушивал его «критические замечания», несколько раз даже сделал кое-какие пометки в записной книжке, но со временем убедился, что «добровольным инспектором» руководила не столько жажда помочь мне, сколько желание продемонстрировать свои знания и показать свою власть.
Я заметил также, что к тому времени подполковник уже успел, мягко выражаясь, сесть мне на голову. Он разговаривал со мной в сугубо назидательном тоне, словно я солдат, а он мой старшина.
Тогда я решил урезонить его. Созвав командиров батарей, я дал им несколько советов и под конец, словно между прочим, добавил:
— На артиллерийский тренаж посторонних не допускать.
Командиры насторожились. А один из них прямо спросил:
— И начальника полигона тоже?
— Подполковник для нас всего-навсего старший офицер, а не непосредственный начальник, — уклончиво ответил я.
У командиров батарей прояснились лица.
«Видно, он им тоже осточертел», — подумал я и решил уделять больше внимания действиям подполковника. Я горел желанием тотчас отыскать нашего «шефа»-самозванца и окончательно уяснить, кто из нас командир части — я или он?
Как говорится, на ловца и зверь бежит. На следующее утро у своего крыльца встречаю я подполковника.
— Товарищ майор, — раздраженно обращается он ко мне, — кто распорядился не пускать меня на территорию моего полигона?
— Территория, разумеется, ваша, и нам нет до нее никакого дела, — спокойно ответил я.
— Вот именно, но часовой не пропустил меня к батарее!
— А вот батарея уже наша. И вам до нее нет никакого дела! — тем же тоном возразил я.
— Что?! Вы даете себе отчет, с кем вы говорите? — вспыхнул Яхонтов.
— Товарищ подполковник, оставьте в покое мою батарею и занимайтесь своими делами, — произнес я, выделяя слова «мою» и «своими».
— Наставлять меня? Я вам покажу! — крикнул он и, резко повернувшись, зашагал к своей избе.
Весь день я ждал, что грянет гром, но прошел день, за ним второй, а подполковник ничего не предпринимал.
На третий день, когда, едва добравшись до кровати, я свалился как подкошенный, ко мне без стука вошел начальник полигона. Он и прежде никогда не стучал и не спрашивал, можно ли войти, видимо считая это излишним.