Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Штаб размещался в огромной землянке.
В большой передней сидели пять офицеров и две машинистки. Узкая, выкрашенная в синий цвет дверь (видимо, ее приволокли сюда из какого-либо дома) была прикрыта, другая же, сколоченная на скорую руку, вела в соседнюю землянку. В ней было еще больше народу, там стоял неумолчный гул. Кто-то кричал в полевой телефон, кто-то наставлял офицеров, прибывших с передовой, о чем нетрудно было догадаться по их пыльной одежде.
Капитан, сидевший возле синих дверей, тотчас встал, вежливо приветствовал
— Вас вызывал генерал. Можете войти.
Генерал встретил меня недружелюбно. Когда, вытянувшись на пороге, я доложил о своем прибытии, он скупо бросил:
— Подождите, вас вызовут.
Я сделал шаг назад и снова оказался в большой комнате. Капитан подвинулся на край грубо сбитой длинной скамьи и предложил мне сесть, заметив при этом:
— В ногах правды нет.
Я присел. Прошел час, другой, третий…
К генералу без конца входили офицеры, то свои, то прибывшие откуда-то, что было заметно по тому, как они суетились. Те, кто выходили от генерала, исчезали с большой поспешностью. Обо мне никто не вспоминал. Сидел я на скамье и подремывал, как старик.
В полдень принесли газеты. Офицеры, как дети, набросились на них, разобрали в мгновение ока. Вежливый капитан успел взять две газеты и протянул их мне.
Прошел еще час, и в землянку вошел высокий, представительный полковник. Я обратил на него внимание потому, что на нем была форма стрелковых частей.
Появление пехотинца среди артиллеристов всегда вызывает веселье и шутки. На этот раз никто не думал шутить. Полковник, как мне показалось, несколько кичась, прошел через комнату, постучался в синюю дверь и, не дожидаясь ответа, вошел к генералу.
— Это заместитель начальника политуправления спецвойск, — шепнул мне капитан. — Наверное, вызван по вашему делу…
Признаться, мне не понравился полковник. С детства я не любил мужчин, гордившихся своей красотой и дородностью. Светловолосый полковник показался мне именно таким.
Я предпочел бы выслушать нарекания от сурового, непримиримого Чуднова, но не от этого полковника.
— А где Чуднов? — спросил я капитана.
— Машина Чуднова подорвалась на мине. Полковник серьезно ранен, с месяц, наверное, пролежит в госпитале.
«Был бы Чуднов, было бы лучше», — промелькнула у меня мысль.
Синяя дверь с шумом распахнулась, и полковник спросил громким приятным баритоном:
— Кто здесь майор Хведурели?
— Я!
— Входи! — Он повернулся, даже не взглянув на меня. «Вот, оказывается, кого ждал генерал!» Мне стало совершенно ясно, что дела мои неважны.
В небольшой комнате возле одной стены стояла железная кровать, и на ней лежали какие-то бумаги. У другой стены — столик, оклеенный тонким целлулоидом. На стене, возле которой я стоял, висел черный немецкий автомат и большой цейсовский бинокль.
— Ты, брат,
Я не сразу понял, что эти слова относятся ко мне. Голос доносился откуда-то издалека, а генерал сидел совсем рядом. Сделай я шаг и протяни руку, я бы коснулся его седых, остриженных ежиком волос.
— Пьянствуешь, путаешься с бабами, шаришь по складам… Не к лицу это командиру полка…
Улучив минуту, я сказал:
— Вас неверно информировали, товарищ генерал…
— Что? — удивился он.
— Вас неверно информировали, — еще тверже подтвердил я.
Красивый полковник в ответ на мои слова помахал в воздухе какими-то бумажками и тем же приятным тембром произнес:
— Вот акт проверки вашего полка. Здесь написано, что на складе обнаружены излишки продуктов… Откуда они у вас?
— Во-первых, обнаружили не у меня, а на продовольственном складе. Это не одно и то же.
— Как, разве полк не ваш? — с нарочитым удивлением спросил он.
— Подожди, подожди, — резко прервал нас генерал, — когда составлен этот акт?
Полковник назвал число.
— Почему до сих пор меня с ним не ознакомили?
— Не знаю. Чуднов, оказывается, велел оставить эти бумаги без последствий… — таким тоном произнес полковник, словно пытался замять вину Чуднова.
«Вот это да! Молодец Чуднов!» — подумал я и почувствовал к этому скупому на проявление чувства, строгому человеку такую симпатию, которую испытываешь лишь к очень близким людям.
— Что? — удивился генерал.
— Старший политрук Дьяков дважды напоминал ему, но Чуднов не обратил на это внимания. Он даже запретил посылать акт вам.
— Хорошо. Когда он вернется, поговорим. Теперь перейдем к делу. Так что вы говорили?
— Я говорил о том, товарищ генерал, что у майора в полку обнаружены излишки продуктов. Что это значит? — патетически произнес полковник, потом, придав лицу суровое выражение, громко продолжал: — Если бы продуктов оказалось меньше, было бы понятно, ведь можно понемногу передавать продукты. А знаете, что значит лишние продукты на складе? — сверкнул он на меня глазами и еще горячее продолжил: — Излишки означают, что солдату недодают положенный ему паек. Излишки на складе — это свидетельство недобросовестности! Излишки — это настоящее ЧП, и это никому нельзя простить, никому!
— Начальник полигона представил мне рапорт, — сказал генерал, — оказывается, ты пьянствуешь с подчиненными, самовольничаешь, неуважительно отзываешься о старших… А если кто-то решается сказать тебе правду в глаза, ты пытаешься умаслить его. Подполковник, например, ничего у тебя не просил, а ты послал ему комплект офицерской одежды.
— Нет, он просил! — вспыхнул я, как будто именно это было главным обвинением, хотя все, что мне вменялось до этого в вину, было намного серьезнее.
— У тебя есть документ? — спросил генерал.