Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
— Какой документ!.. Он просил меня лично, и я дал. Посудите сами, с какой стати я вдруг послал бы ему обмундирование.
— С какой стати, говоришь? Все ясно! Хотел его ублажить. Решил, что он тогда будет молчать о твоих грешках. Но подполковник оказался на должной высоте, он первый указал нам на твои проступки. Он поступил как честный человек! Ошибки надо вскрывать, со злом надо бороться, так-то!
— Вместо того чтоб сейчас, когда до наступления осталось не больше десяти дней, все внимание перенести на боевую готовность полка, ты, оказывается,
Я никак не мог объяснить свое состояние. Я был словно оглушен, потерял вдруг всякую способность мыслить и отвечать. Обвинения в мой адрес были столь нелепы и оскорбительны, что у меня исчезло даже желание отвести от себя клевету. Хотя, будь у меня желание оправдаться, мне было бы, конечно, нелегко.
Где-то в глубине души все-таки теплилась надежда, что они «одумаются» и не допустят «ошибки», но я убедился, что нельзя уповать на чужую непогрешимость и безошибочность!..
— Так вот, товарищ майор, на сей раз вы отделаетесь легко, мы решили перевести вас в артиллерийский дивизион. Но если за вами будет еще что-либо замечено… — генерал не досказал и сделал рукой такое движение, словно собирался снести себе голову.
Я понял, что спорить и доказывать свою правоту бесполезно.
Когда я выходил, генерал крикнул в дверь:
— Радлов!
Я слышал, как генерал сказал майору, с которым я столкнулся при входе: «Напечатайте приказ об освобождении Хведурели и переводе его в другой дивизион. Командиром полка назначить начальника полигона подполковника Яхонтова».
К затылку мне словно приложили раскаленную сковороду. Щеки запылали, точно меня отхлестали крапивой.
Да, ловко провел меня начальник полигона! И не только меня, всех обвел вокруг пальца! Но куда он денется, фронт — не полигон, и его убожество проявится в первый же день, в первом же бою!
Капитан снова вежливо предложил мне место, я сел и стал ждать. Пока напечатают приказ, пока вручат его мне, пройдет немало времени.
Поздно вечером я вернулся в полк.
Меня, видимо, ждали.
В штабе находились мои заместители, начальник штаба и его помощники.
Я взглянул на них и сразу понял, что они всё знают.
— Вам-то что! Вот нам как быть теперь? — махнул рукой мой заместитель по хозяйственной части.
Больше всего я опасался, что мне будут сочувствовать и соболезновать, но, убедившись, что никто не думает этого делать, я облегченно вздохнул и даже повеселел.
— Чего вы носы повесили, досталось ведь мне, а не вам?
— Было бы хуже, если бы вы повесили нос, а нам было бы весело, — ответил мне начальник штаба.
— Веселиться мы будем тогда, когда уберут подполковника, — проговорил мой заместитель майор Степаков.
Вскоре в штаб пришли командиры батарей, впервые без вызова.
Я не спросил о причине их прихода, и они молчали, но все было ясно и без слов.
Душа моя ликовала, я убедился в их искренности и расположении ко мне.
Многие
Кто знает, сколько бессонных ночей провел я, изыскивая новые средства артиллерийского тренажа, читая небогатую военную литературу, которой мы в то время располагали!
Я был счастлив, что мои труды оказались не напрасными и люди, ради которых я недосыпал ночей, чувствовали мою заботу и отвечали мне благодарностью.
Беседа наша становилась все откровеннее. Я сожалел о том, что до сих пор мне редко удавалось вот так, по душам поговорить с теми, с кем мне не сегодня-завтра придется идти в бой.
Да, порой неожиданный исход самой сложной и трудной ситуации в жизни более памятен и поучителен, нежели вся прежняя долгая жизнь.
Но вскоре я стал замечать, что мы несколько переборщили. Офицеры откровенно, не опасаясь, выражали свое недовольство назначением нового командира. Многие просились в дивизион, в который меня направили, хотя знали, что это невозможно.
Вспомнились мне памятные слова моего первого командира: «Отдавать приказы может каждый военный, но не всякий может предвидеть последствия приказа».
Страсти разгорались, и я, почувствовав, что это может привести к нежелательным результатам, сказался усталым и направился к себе.
Вдруг я услышал за собой шаги и оглянулся. Меня догнал сержант Рыкулин.
— Товарищ майор, подполковник просит вас зайти к нему.
— Где он?
— У себя.
К моему удивлению, в поведении и голосе сержанта я почувствовал больше уважения, нежели прежде. Странно, подумал я, следовало ожидать обратного.
Я раздумывал, идти ли тотчас к подполковнику или же сперва заглянуть к себе и собраться в дорогу. Но желание поскорее покончить с неприятной встречей и еще более неприятным ритуалом оказалось сильнее.
Изба, в которой жил подполковник, состояла из нескольких комнат. Еще в первый день моего приезда подполковник предложил мне поселиться у него, но я предпочел жить один и быть ближе к подразделениям. С тех пор я не бывал в этом доме, стоящем на пригорке особняком.
Мы прошли через скрипучие сени, пропитанные запахом плесени и затхлости, и мой спутник постучал в обитую войлоком дверь.
Заскрипели половицы пола, и дверь открыл сам подполковник.
Он лихо щелкнул каблуками, молча, с достоинством склонил голову и широким жестом пригласил меня войти.
«Уже вошел в роль», — улыбнулся я про себя. Впервые за время нашего знакомства не подполковник зашел ко мне, а я к нему.
— Мне сказали, что вам дали хороший дивизион…
— Во всяком случае, он не лучше того, что получили вы…
— Думаете, такое уж счастье этот ваш полк? Можно подумать, я просил его. Мне, если хотите знать, сейчас положено руководить не менее чем артиллерийской бригадой!