Любовь с первой строчки
Шрифт:
Настало время прощаться. Михаил Михайлович провожает меня до лифта, целует в щеку.
– Езди осторожно.
– Я люблю тебя.
Вопреки запрету Нины я стала приходить в клинику почти каждый день к 12 часам или к часу. По утрам уговаривала себя остаться дома и заняться неотложными домашними делами, не раз смирялась со своими планами, даже начинала пылесосить или разбирать шкафы, но неожиданно все бросала, одевалась и ехала.
Принесла Чулаки книгу о Вятке. (Я все никак не могла забыть его высокомерно-пренебрежительное: "Вот еще, в Вятку звонить?!"). Это была не просто книга, но летопись, первое упоминание о моем родном городе. Старославянским языком рассказывалось,
" В лето 6979 идеша вятчане Камою на низ в Волгу на
судех
И шедшее взяша град царев Сарай на Волзе,
И множества татар изсекоша, жены их и дети в
полон поимаше..
И множества полону вземше возвратишася..."
Чулаки слушал, иногда прерывал мое чтение пояснениями к тексту, иногда чтоб обсудить прочитанное, иногда чтоб посмеяться. Смешным мне казалось многое, и безбашенность древних вятчан, их очертя голову удаль, и странные имена (Палка Багадаищиков), но так же поражали достоинство, свободолюбие и стремление к независимости. В 15 веке вятские бояре и купцы смело выступили против объединительной политики Москвы, не желая подчиняться великокняжеской власти. Для покорения Вятки Москве пришлось совершать военные походы. А я-то ломала голову, откуда во мне этот строптивый, непокорный нрав?!
Еще я принесла фотографии. Протянула Михаилу Михайловичу пачку моих детских фото, снимки моей семьи: мамы, мужа, сына. К моему удивлению, он отказался их взять: "Посмотрю позже".
Настал день повторной операции. Я - дома, в больнице - жена Нина. Вечером мы созвонились и она снова меня ничем не утешила: глаз оперировали почти без наркоза и сейчас Михаил Михайлович мучается от боли.
Еле дождалась утра, приехала и увидела моего писателя замкнутым, отстраненным. Чулаки был не из тех людей, что жалуются, он молчал, но разве меня обманешь? Спустилась вниз, в аптечный киоск, купила анальгин и пентальгин. Поговорила с медсестрой, попросила на ночь сделать обезболивающий укол. Я и сама могла сделать такую инъекцию, и шприцы и ампулы продавались свободно, но Чулаки отказался, он выпил таблетку, и мне показалось, лекарство помогло ему. Прошло немного времени, он повеселел, разговорился. Беседовали о передаче "Что, Где, Когда", обсуждали интересные вопросы, и неожиданные ответы. Вспомнили, что в одной из трансляций по ТВ прозвучал вопрос писателя Чулаки о Библии. Знатоки тогда перемудрили с ответом и проиграли раунд. Михаил Михайлович попросил записать на видео ближайшую передачу. Просьбу его я исполнила, кассету с записью отдала при выписке.
Да, мы надеялись, что Михаил Михайлович пролежит в больнице дней 5, самое большее неделю, но врачи о выписке молчали. За все время, пока я приходила в клинику, мы ни разу не столкнулись с Ниной, а однажды вечером она вдруг сама позвонила мне и сообщила, что простыла
С приближением Нового года, спираль времени закручивалась все туже, люди начинали двигаться быстрее, стараясь успеть переделать отложенные ранее дела, толпа на улицах и в магазинах сгущалась, суета и круговерть ускорялась. Одна я никуда не спешила, и не было у меня более важных дел, кроме посещения клиники. Я забросила бизнес, отбросила мелкие, никчемные проблемы и пребывала в безмятежно-ровном, похожим на тихое блаженство, состоянии. В своей семье я старалась всем угодить, мне хотелось, чтоб все вокруг меня были довольны и счастливы так же как я.
В клинике, в холле первого этажа уже стоит пушистая, серебристая елка, искусственная, не источающая хвойного аромата, но запах мандаринов, шелест и мерцание елочных игрушек - уже заполняет пространство предчувствием скорого праздника. Поднимаюсь на лифте, открываю дверь палаты и вижу моего писателя. За чуть прищуренным взглядом угадываю плохо скрываемую радость. Я деловито выкладываю из сумки фрукты, йогурты, соки, сажусь рядом на кровать. Заявляю торжественно:
– Смотрите, что я принесла!
Замираю на несколько мгновений: "сейчас увидим", - и вынимаю из пакета круглую, ярко-желтую дыню, которую мы тут же разрезаем. На сей раз дыня оказалась неспелая, мякоть ее жесткая и не сладкая. Не везет мне на дыни! Съедаем по ломтику, остальное уносим медсестрам.
Молодой парень-сосед давно выписан, его место занял мужчина лет 50-и. Он рассказал, что уже оперировался здесь, но из-за возникших осложнений пришлось лечь на повторную операцию. Рядом с ним постоянно находится жена, в палате они почти не бывают, сидят в холле у телевизора. Я как обычно, спрашиваю моего писателя о самочувствии, трусь щекой о его щеку, мурлычу что-то веселое, чтоб отвлечь его от грустных мыслей. Вижу на тумбочке желтый блокнот.
– Можно заглянуть?
– Можно, но ничего интересного ты в нем не найдешь.
И действительно, листы бумаги исписаны какими-то знаками, цифрами, английскими словами в скобках. Однажды я просматривала такой блокнот в больнице на Учебном, думала, что найду в нем конспект нового романа, но увидела лишь короткие английские слова, номера телефонов, инициалы... Я и тогда догадывалась, а сейчас убедилась, что таким образом мой писатель шифрует свои тексты.
– Ага, все закодировано.
– я таинственно щурюсь.
Михаил Михайлович молчит, не подтверждает и не отрицает, а я довольная своим открытием, продолжаю листать блокнот.
В два часа дня идем в столовую обедать, а вечером, перед ужином - прощаемся. Михаил Михайлович провожает меня до лифта, целует: "Будь осторожна, не гоняй" "Завтра я не смогу приехать. Будете скучать?" "Да, буду скучать". Народ все подходит и подходит к лифту, но забитый до отказа, лифт не трогается, и на кнопки не реагирует. Чулаки стоит возле и смотрит на меня пристально. Неожиданно незнакомая молодая женщина обращается ко мне:
– Ой, я вас узнала, мы в поликлинике рядом сидели. А вашего мужа уже прооперировали?
– Да.
– И как? Все благополучно, все в порядке?
Я выхожу из лифта и обращаюсь к Чулаки:
– Лифт не работает, пойду пешком.
Мы снова прощаемся. Сбегая вниз по лестнице, вспоминаю слова незнакомой дамы.
Поздно вечером звонок от Нины. Сразу, сходу, без приветствия, голосом требовательным и угрожающе строгим, так учительница обращается с провинившейся ученицей: